Низенькие кургузые лошаденки местной породы бодро цокали по
каменистой дороге, спускаясь с горы, и тяжкий, густой аромат чужой
неприятной жизни становился все ближе. Теперь Ива различала
навязчивый рыбный запах, влажные, йодовые ноты гниющих водорослей и
что-то еще — странное, вязкое, тошнотворное.
— Что это? — повернулась она к Барти.
Тот недоуменно завертел головой.
— Где? Ты о чем?
— Запах. Вот этот вот, мерзкий — как будто мышь под полом
издохла.
— Ах, это! — Барти, приподнявшись в седле, глубоко втянул носом
воздух. — А это, Иви, аромат будущего бьера. Ты что же, на
пивоварнях никогда не была?
— Не доводилось как-то.
— И очень жаль. Открыла бы для себя много нового и
удивительного.
— Нет уж, спасибо. Пускай оно лучше остается закрытым, — Ива
снова понюхала воздух, шумно выдохнула и поморщилась. — Господи,
мерзость какая.
— Это не мерзость, деточка. Это жизнь. А жизнь не всегда пахнет
розами.
— Ты старше меня на два месяца!
— Важен не биологический возраст, а опыт! — назидательно воздел
палец Барти. — Ты же как себе представляла этот экологически чистый
мир? Море, красные стволы сосен, беленькие овечки на зеленых лугах?
Ну так море воняет тиной, сосны… ладно, сосны нормальные, а овечки
грязные, все в репьях и постоянно срут.
Словно в подтверждение его слов гнедая кобыла Ивы отставила
хвост, раскатисто пукнула и вывалила на дорогу щедрую порцию
конских яблок.
— Спасибо. Я в курсе, — брезгливо скривившись, Ива толкнула
кобылку в толстые бока пятками, заставляя ускориться — и оставить
позади тошнотный запах. — Знаешь, я вот думаю: а не сглупила ли я с
этой работой?
— С ума сошла? К запахам ты через неделю привыкнешь. А оклада
такого ты нигде, кроме окраинных миров, не найдешь.
— Да-да. Зарплата, социальный пакет, карьерный рост.
— И блондины. Высокие мускулистые блондины, — коварно напомнил
Барти.
— Блондины, щедро угощающие тебя тушеными кишками, вялеными
мозгами и прочими образчиками кулинарного экстремизма.
— Ну что ж поделать. У всех свои недостатки.
Торвальд назначил встречу у Восточных ворот — и теперь поражался
собственной мудрости и предусмотрительности. Конечно же, чужаки
опоздали — их сытые, до блеска начищенные и чудовищно ленивые
лошади показались на горизонте, когда солнце не просто поднялось
над Серой скалой, а перевалило за нее, исчеркав длинными острыми
тенями склоны. Торвальд за это время успел и проголодаться, и
замерзнуть — дуло в предгорьях нещадно, но тут хотя бы за
частоколом можно было спрятаться. Какая-никакая, а защита.