- Николай Федорович, дорогой мой,
что вы так долго? – к доктору бросился высокий офицер, Константин
Данзас, секундант Пушкина на этой злосчастной дуэли. –Почти три
часа прошло, а кровь все идет и идет. Пытались перевязать, а все
бес толку. Думал, уже все…
Из его спины выглядывало
страдальческое лицо «дядьки» поэта – крепостного Никиты Козлова, с
трудом сдерживавшего слезы. За невысокой матерчатой перегородкой
раздавались сдавленные женские рыдания, убивалась супруга поэта.
Прямо под ногами на зеленой ковровой дорожке тянулась бурая дорожка
из кровавых капель. Все говорило о горе, пришедшем в этот
дом.
- Приготовьте горячей воды и корпии,
- бросил Аренд, быстро проходя в гостиную, а оттуда и в кабинет. –
Поспешите, пока я проведу осмотр.
Входя в кабинет, сразу же
почувствовал тяжелый запах крови. Значит, ранение тяжелое, и дело
может идти на часы, если не на минуты.
- Раздвиньте шторы, мне нужно больше
света! –махнул он рукой в сторону горничной, приткнувшейся у окна.
–И где горячая вода?!
За спиной раздался треск ткани, и
сразу же яркий свет залил комнату, выхватывая высокий стеллажи
книг, небольшой чайный столик, и главное, большой кожаный диван с
застывшим на нем телом.
- Так…
Аренд сразу же отметил необычайную
бледность, почти мертвенность кожи Пушкина, что говорило о большой
потери крови. Увидел он и большое красное пятно на его белоснежной
сорочке.
- Низ живота, - качнул головой
доктор, уже понимая, что сейчас увидит. Такое ранение, особенно
пулей из дуэльного пистолета, считалось почти гарантированной,
причем мучительной смертью. Тяжелая пуля, попадая в живот,
превращала внутренние органы в настоящую кровавую кашу, с которой
ничего нельзя было поделать. Уж лучше сабельный удар.
- Доктор, Николай Федорович,
дорогой, что же вы стоите? –со спины вынырнул Данзас и вцепился в
рукав врача. –Я принес воду! Возьмите!
Благодарно кивнув, врач тщательно
ополоснул руки. Знал, что любая грязь, оставшаяся на коже, может
принести еще больший вред.
- Отойдите от него, - Аренд подошел
к дивану. – Александр Сергеевич, вы слышите меня?
Если больной в сознании, то дело
врача существенно облегчалось. Ведь, кто лучше больного мог все
подробно и обстоятельно рассказать о боли.
- Александр Сергеевич? Я доктор,
Аренд Николай Федорович.
Поэт лежал на боку и не двигался.
Если он и дышал, то внешне этого было совсем не заметно. Его грудь
была неподвижна. Значит, все.