Пока речь идет о конкретном, прямо определяемом следствии действия, это значит, что само действие переопределяется сообразно результату. Но у этого переопределения есть две стороны. Одна сторона – временна́я. Проследив цепочки следствий, мы обнаруживаем, что элементарный акт – совсем не то, чем представлялся на первый взгляд40. Чем у́же временной горизонт, тем более простым видится событие действия. Можно также сказать, что временно́е оборачивается пространственным. Простое действие ситуативно близко, неотъемлемое от тела действующего, оно совершается в той области, которую в американских переводах Альфреда Шюца называют the world within immediate reach – мир в пределах непосредственной досягаемости. Дж.Г. Мид назвал ее manipulativearea – областью, до которой можно буквально дотянуться. Но в первоначальных, немецких текстах Шюца она называется менее определенно, хотя терминологически и более обязывающим образом: Umwelt [Schütz, 1981; Schutz, 1964, p. 65 f].
Вторая сторона – это специфика того поля, если говорить словами Рикёра, или той фигурации, в которой совершается событие действия. Пространственно-временная близость и удаленность важны лишь частично, потому что здесь вопрос уже стоит не о результате, а о характере действия. Так, врач действительно лечит больного, даже если его лечение не увенчалось успехом [Ricoeur, 1992, p. 154, 178], политик участвует в борьбе, даже если никогда не выигрывает, и т.п. Это принципиальный момент: если рассматривать цепочку действий по модели «причина / следствие», тогда модель «средство / цель» окажется лишь одним из ее подвидов. Тогда и только тогда можно говорить, что цели одни, а результат (как впоследствии и на некотором удалении оказалось) другой, т.е. ближайшим образом приписываемые действующему действия оказались средствами для другой цели, даже если субъективно он и не ставил себе эту цель. Опознавая отдаленные результаты как свои собственные, он модифицирует свое поведение, и потому даже простейшие поступки нельзя понять, если не смотреть на отдаленные следствия: они входят в «рефлексивный мониторинг действия», как назвал его Антони Гидденс, как то, что предшествует любому проекту: опознание, признание своей ответственности, воспоминание (или забывание).
Это годится, отмечает Рикёр, размышляя над 6‐й книгой «Никомаховой этики» Аристотеля, только для действия, имеющего характер «tekhne», но не того, с каким Аристотель связывал фронесис. «Конфигурации действия, которые мы называем жизненными планами, происходят из нашего движения взад и вперед между отдаленными идеалами, которые мы должны сделать более точными, и взвешивания преимуществ и недостатков выбора данного жизненного плана на уровне практики» [Ricoeur, 1992, р. 178]. Разумеется, это снова ставит в центр вопрос о «кто» действия, и действующий, выстраивая свою жизнь, обладает «нарративной идентичностью», несводимой к моментальному авторству любого действия на любом уровне сложности.