– Что ещё? – совсем некстати сверкнула она слезинками.
– Представь, только что вспомнил ещё одну деталь, – промямлил он. – Шаман тот, японец из сна, скрылся в вулкане… Чёрная такая гора с вершиной, дымящейся, словно заводская труба. Видела, наверное, картины в гостиницах… вроде Фудзиямы, только круче. Они считают её священной…
– Вот-вот! Свихнуться можно! Это у тебя предвестники инфаркта или инсульта! – всплеснула руками Очаровашка. – Ты погряз в работе по уши. Не видим тебя с дочкой ни днём, ни ночью!
– Насчёт ночи, дорогая, ты явно переборщила.
– А вчера?
– Я же объяснял: Галицкого срочно вызвали в Генеральную прокуратуру, в воскресенье ещё самолётом прокурор области вылетел в столицу. Как на первого зама, естественно, на мою голову свалились все проблемы, и вчера пахал допоздна на приёме посетителей, впопыхах Аксентий Семёнович его не отменил.
– Молчи! Ты всегда находишь оправдания. Лучше вспомни, когда мы отдыхали вместе в последний раз. Я молчу о себе, но твоя дочка забыла запах моря. А ей это прописано врачами. Между прочим, как и тебе. Вот причина больных галлюцинаций! И будет хуже! Я сама уже болею из-за твоей работы. Каждый день на нервах!
Губы её дрожали, Очаровашка едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Ну что ты завелась с утра? – буркнул он.
– В конце концов, я напишу письмо Владику и пожалуюсь сыну, хотя ты лучше меня понимаешь, каково ему сейчас там, на границе. Ты этого дожидаешься?
– Ему там больше делать нечего, только читать такие послания. – Данила, обняв жену, попытался её приласкать. – Это же Афган, дорогая.
При этих словах его обожгло в груди: знала бы Очаровашка всю правду, которую они скрывали с сыном, щадя её. В действительности Владислав в составе так называемого ограниченного контингента советских войск, введённых несколько лет назад в Афганистан, нёс боевую службу в армейской разведке. Когда Ковшов получил это известие от сына, он вспылил; не владея собой, рванулся ехать к областному военному комиссару, но, сообразив, что затея уже бестолковая, схватился за телефон и стал набирать номер Генеральной прокуратуры. Давний приятель ещё по учёбе в институте Виктор Илюшин осуществлял надзор за КГБ и уж, конечно, мог помочь, но вмешался случай – Илюшин отлучился из кабинета, и Данила не повторил звонка. Промучившись больше часа, он закрылся в кабинете на ключ и достал поллитровку из сейфа, а потом, обхватив голову руками, множество раз перечитывал злополучное письмо, в котором сын, как обычно, коротко объяснял свой поступок, прося ничего не говорить матери. До боли в глазах, опрокидывая стакан за стаканом, Ковшов пожирал те жёсткие строчки: «Мне нельзя поступить иначе, отец, ведь я твой сын…»