— Так-то оно так… — качает головой Квашнин, — но все же лучше
пусть королевич к Смоленску подойдет да станет в осаду. Может,
сдуру на приступ пойдет — глядишь, и сил у него поменее станет.
— И распустит отряды своих панов по окрестностям! Нет уж, Семен,
больше нельзя эту саранчу на Русь пускать. Погуляли и будет.
— У Прозоровского почти восемь тысяч ратных… — как бы невзначай
роняет Вельяминов.
— Продолжай-продолжай, что замолк?
— Если Владислава зажать между смоленскими стенами и нашим
войском…
— С ним Ходкевич, — не соглашаюсь я, — не полезет он в такую
ловушку. Бросит обозы и вывернется ужом. Нет, надо ему такую
приманку предложить, чтобы он заглотил не раздумывая. Чтобы против
его непобедимой кавалерии пехота стояла, как шведы при
Киргхольме.
— А если не сдюжим? Всякое ведь бывает…
— А вот на этот случай нам князь Прозоровский со свежим резервом
и пригодится.
— Ладно, государь, тебе виднее. Только вот что тем боярам
скажем, которые своих дочерей привезли на смотр?
— Как ты думаешь, Никита, у ляхов знают, что я вместо того чтобы
к войне готовиться, смотр невест затеял?
— Это уж как водится…
— Вот пусть и думают так дальше.
План мой был прост, как все гениальное. Бояре, прослышав, что я
решил развестись с Катариной Шведской, будто с ума сошли. Все, у
кого были дочери на выданье или подходящие по возрасту
родственницы, тащили их в столицу, невзирая на любые
обстоятельства. Отменялись помолвки, забывались крестоцеловальные
клятвы, рассыпались как карточные домики с трудом заключенные
союзы. Как же, такой приз — царь женится! Уж больно много выиграет
тот, кому он достанется. Я, со своей стороны, всячески поддерживал
этот ажиотаж. То вместе со своими приближенными прогарцую мимо
боярских теремов, вызвав охи и ахи за крепкими заборами. То парад
проведу, пригласив бояр посмотреть, как красиво шагают мои
мекленбуржцы. Конечно, девицам на такие мероприятия вроде как и
нельзя, но как быть, если очень хочется? Выручали в таких случаях
возки. До карет им, конечно, далеко, но поглазеть из окошек на
устраиваемую царем потеху можно.
Как с усмешкой рассказывал Анисим, в преддверии смотра в
московских лавках смели все дорогие ткани, украшения и румяна с
белилами. Сколько он сам заработал на этом, я не спрашивал, чтобы
ненароком не позавидовать, но выглядел Пушкарев очень довольным.
Вторым выгодоприобретателем был мой лейб-медик Пьер О’Коннор.
Франко-ирландец прижился в России и давно бросил поиски
философского камня и панацеи. Вместо них предприимчивый иноземец
весьма успешно торговал лекарствами и косметическими средствами,
нажив на этом совершенно неприличное состояние. Я, правда, сразу
предупредил его, что если мой эскулап ненароком траванет
кого-нибудь, заступаться не стану. Впрочем, хитрец Пьер только
ухмыльнулся и заявил, что более всех иных заповедей Гиппократа он
почитает «Не навреди!» Вот ей-богу, была бы у меня медицинская
академия, я бы заставил его диссертацию написать о плацебо…