ому немецкому герцогу.
Работа у Первака спорилась: пока старый Агафон, задумчиво шлепая
губами, перебирал челобитные, парень успел перечитать все
поступившие к ним требования, отмечая на вощеной дощечке, куда и
сколько надобно всяких припасов и амуниции. Затем, взяв чистый лист
бумаги, быстро перенес на него получившуюся цифирь и тут же
присыпал песком. Селиверстов, заметив, что молодой подьячий
закончил работу, тут же взялся проверять, но не найдя к чему
придраться, удовлетворенно цокнул языком.
— Молодец, Первушка, — похвалил он парня немного скрипучим
голосом, — быстро управился. Никита Иванович велел сей документ,
как готов будет, не мешкая ему доставить. Так что дуй к нему: одна
нога здесь, другая там!
— Да ты что, Фадей Фролыч, — испугался тот, — как же я к самому
Вельяминову, он же в царских палатах, поди…
— Ты что, ополоумел, — удивленно спросил дьяк, — кто тебя,
такого оборванца, в палаты пустит? Ступай в сторожевую избу, там он
сегодня.
— А может, все же скорохода? — с надеждой в голосе спросил
парень, — а то вдруг не поспею…
— Не поспеешь, так батогов попробуешь, каковы они на вкус, —
философски заметил руководитель приказа, — да и вязью на грамотах
не скороход пишет, а ты, болезный. Сколь раз тебе говорено, что это
не царские указы. Теперь вот радуйся, заметили дурака. Ступай,
говорю, покуда не осерчал!
Делать нечего, пришлось, поклонившись на прощание дьяку,
надевать на буйную голову шапку и бежать куда велено. Сторожевая
изба тоже относилась к их приказу и была местом немного зловещим.
Собственно, это была никакая не изба, а крепкая башня, в которую
привозили злоумышленников, пойманных стрелецкими караулами. Там
проводили первое дознание, и если подозрения подтверждались, то
узников отправляли в Разбойный приказ, а то и прямо на съезжую. И
хотя никакой вины Первак за собой не чувствовал, а все же сердце
немного екало.
— Здорово, чернильная душа, — поприветствовали его знакомые
стрельцы, стоящие на часах у ворот, — не сопрел еще в
подьячих-то?
— И вы здравы будьте, — не стал чиниться парень, — слава богу,
на службу не жалуюсь. Окольничий Вельяминов Никита Иванович здесь
ли?
— Ой ли, не жалуешься, — ухмыльнулся чернобородый Семен, —
кафтан в заплатах да в чернилах, сапоги худые. В стрельцах-то
попригляднее ходил! А Вельяминов здесь, тебя дожидается.