Брать у меня было в общем-то нечего. Никакой запрещенной
литературы я не имел, несколько специальных справочников по
сопротивлению материалов, пара книг из художественной литературы,
взятых в местной городской библиотеке и десяток учебников,
сохранившихся у меня еще со времени моего обучения в Леонской
технической школе. И было вполне объяснимым, что все ни оказались
написаны по-испански, но именно это и вызвало наибольший гнев в
НКВД. После нескольких суток непрерывных допросов и очных ставок,
меня обвинили в саботаже, заведомом затягивании производства, срыве
производственного плана, из-за необоснованных претензий к качеству
работы, неисполнении руководящих указаний, и ведения подрывной
деятельности. Хотели было вменить и шпионаж, но видимо кто-то все
же оказался достаточно умным и сумел прочесть, то, что было
написано в учебниках, а может решили, что хватит и тех обвинений,
которые уже успели набрать.
Как итог, меня осудили по статье № 58-7, где было сказано:
"Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли,
денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации,
совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего
использования государственных учреждений и предприятий, или
противодействие их нормальной деятельности, а равно использование
государственных учреждений и предприятий или противодействие их
деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или
заинтересованных капиталистических организаций, влекут за собой –
Расстрел, или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества
и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым,
гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с
допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения
свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части
имущества. [6 июня 1927 г. (СУ №49, ст.330)]."
Вот только я был бы просто несказанно рад любому изгнанию, в
любое соседнее государство. Правда за всю историю Советского
Государства, я что-то не припомню подобных случаев. И уже вскоре,
вместо изгнания, я и еще около сорока человек осужденных, каждый за
что-то свое, двигались куда-то на север, в крытом вагоне, так
называемой теплушке, под охраной караула из красноармейцев. То, от
чего я так старался уйти, все же догнало меня и отправило туда же,
куда в свое время угодил дед, может чуть позже, чем его, но сути от
это не меняло.