— Ты? Ха! Ты умрёшь позорной смертью, Заславский, — улыбнулся
Воронцов. — Как какой-нибудь вор или изменник. В тебе нет чести. Ты
не аристократ.
Подвеска на груди вдруг начала источать тепло. Я не совсем
понимал, как именно она работает, и какие раны способна исцелить,
но знал точно. Она может спасти от смерти, от любой. И мне в голову
пришла самая безумная идея из всех возможных.
— Я сам буду решать, кто я, — сказал я, а затем приставил
пистолет к виску и нажал на спуск.
Темнота вокруг меня казалась такой густой, что можно было
намазывать её на хлеб. И вместе с этим я ощущал приятное тепло,
сравнимое с тем, когда ты после морозного дня забираешься под плед
с кружкой горячего какао. Мне было комфортно и хорошо. За
исключением того, что я не видел даже собственных рук.
И я ощущал чьё-то присутствие. Так ощущается долгий пристальный
взгляд в спину, смутно, едва уловимо.
— Ха-ха-ха-ха! Ты насмешил меня, смертный! — пророкотал голос из
тьмы.
Звучал он сразу со всех сторон. А может быть, прямо внутри моей
головы.
— Надо же! Сколько я видел, как используют мои подвески, но
никто ещё не додумался использовать её для самоубийства! —
задыхаясь от смеха, продолжал голос. — А ведь кто-то ради этой
подвески отдал свою жизнь!
— Жизнь? — не понял я.
— Конечно! Ведь если где-то прибыло, то где-то и убыло, верно? —
сказал голос.
— Кто ты такой? — спросил я. — Где я?
— Я? Тот, кто наблюдает за своей маленькой песочницей и
забавляется, глядя на маленьких смертных, копошащихся в ней, —
сказал голос. — А ты… Ты пока лежишь с простреленной головой на
дороге, пока Пётр Воронцов рвёт и мечет от злости. Это выглядит…
Довольно смешно.
— Бог? — спросил я.
— Называй как хочешь. Мне плевать, что вы там себе придумываете
обо мне. Хотя та штука… Эти… С дуршлагами на головах… Смешная
придумка, мне понравилась, — сказал он.
— Тогда я буду называть тебя жадным ублюдком, — процедил я. —
Знал бы ты, сколько ночей я провёл в мольбах… Просил, умолял… Хоть
чуточку, хоть капельку дара…
Голос вновь расхохотался от всей души.
— Дерзишь… Мне это нравится. Даже сейчас дерзишь. Хотя я ведь
могу и не воскрешать тебя, а запереть на тысячу лет в измерении
вечных мучений. Хочешь? Например, тебя будет душить лоза, —
предложил голос.
— И что же в этом смешного? — хмыкнул я.
— Ничего, пожалуй… — согласился голос. — Веселее будет, если
вернуть тебя на землю. У тебя есть характер. Мне всегда нравилось
за тобой наблюдать.