— Выйди и покажи свой гнев, Петруша! Докажи, что ты мужчина! Что
ты дворянин! — крикнул я, снова провоцируя его. — Или ты так и
будешь прятаться? От меня! Бессильного и безродного!
Я услышал, как он зарычал от злости, воздух рядом со мной
рассекли ещё два хлыста. Пришлось снова рухнуть на асфальт,
практически под горящую машину. Оба древесных кнута зацепили
горящий остов «Чайки», тут же вспыхнули как спички, рванули
обратно. Я вскочил на ноги. От жара и у меня всё уже болело, я
слишком близко находился к пожару. Волоски скручивались, одежда
чуть ли не тлела, я весь пропах едким химическим дымом.
Воронцов наконец соизволил покинуть укрытие, выйти на дорогу.
Меня он пока не видел, только примерно мог догадываться о моём
местоположении, так что я всё-таки попытался застать его врасплох.
Выскочил к нему навстречу, навёл «Бульдога» на его тупую башку и
выстрелил.
Обычный человек ни за что в жизни не сумел бы отреагировать.
Одарённый, даже такой неумеха, как Воронцов, успел поставить
защиту. Вихрь из листьев снова окутал его, быстрее, чем долетела
пуля, и девять граммов свинца опять отрикошетили в сторону
леса.
Зато его лозы подкрались ко мне сзади, хватая за ноги. В этот
раз отпрыгнуть я не успел. Третья лоза обвилась вокруг моей шеи,
поднимая меня в воздух и лишая возможности дышать. Воронцов
медленно шёл навстречу, паскудно улыбаясь.
— Вот и всё, — усмехнулся он. — Видит бог, я давал тебе
шанс.
Я вскинул пистолет снова и выстрелил ему в башку. Снова рикошет
от защиты. Остался у меня один патрон. Воздуха в лёгких оставалось
всё меньше и меньше.
— Говорят, при повешении люди опорожняют кишечник и мочатся под
себя, — задумчиво проговорил Воронцов. — Мне всегда любопытно было
проверить, правда это или нет. Тем веселее будет, когда тебя найдут
в луже собственной мочи. Хотя ты уже не аристократ, тебе должно
быть без разницы.
Он захихикал как девчонка, заглядывая мне в глаза.
— Я уничтожу всю твою семью, — просипел я.
Перед глазами плясали разноцветные круги, лёгкие горели огнём.
Воронцов специально периодически ослаблял нажим, давая мне глотнуть
немного воздуха. Чтобы я мучился подольше.
— Надо же, безродная шавка умудряется ещё что-то брехать, —
усмехнулся он. — Мне даже жаль тебя, Заславский. Так низко
пасть…
— Клянусь… Тебе… — просипел я одними губами. — Я тебя
уничтожу…