Глаза Люды наполнились слезами, они
просили, умоляли. Островский готовился к этой сцене, знал наперед
реакцию жены и все равно растерялся. Сердце защемило, Островский
уже ощущал, как прижимает к себе Люду и гладит ее спутанные
волосы.
‒ Нет, ‒ ответил Островский тихо и
отвел взгляд. ‒ Я вернусь. Я обязательно вернусь, а пока за тобой
присмотрит Андрей.
Люда покачала головой, сказала
недоверчиво:
‒ У него ведь своя семья. Они
переселятся к нам? Да и зачем мне он? Мне нужен ты!
‒ Пойми: Зона – наш последний
шанс.
‒ Я тебе надоела, ‒ закивала Люда с
пониманием. ‒ Ты бежишь от меня. От чумной, ‒ нервно
усмехнулась.
Островского так и подмывало
нагрубить, и в то же время хотелось сгрести жену в охапку и не
отпускать.
‒ Люда, ну что ты говоришь? Что за
глупости? Я так же, как и ты, не хочу расставаться ни с тобой, ни с
Машкой, но я должен, должен попытаться сделать все, что в моих
силах. Ты ведь понимаешь.
‒ Я хочу, чтобы ты был рядом, когда
я… ‒ Люда осеклась, опустила голову, губы задрожали.
‒ Даже и не думай об этом! ‒ вспыхнул
Островский, ухватил жену за подбородок, повернул к себе лицом,
заставил смотреть в глаза. ‒ Выкинь из головы! Ты сама себя ешь. А
обо мне ты подумала? О Машке?
‒ Как же ты жесток, ‒ с болью
воскликнула Люда и попыталась вырваться из его рук, но Островский
держал крепко.
‒ Ты меня дождешься, слышишь? Я найду
выход. Мы еще золотую свадьбу отметим. Машка подарит нам внуков.
Таких же, как она: пухленьких, миленьких и задающих много
вопросов.
Люда всхлипнула, попыталась
улыбнуться. В затуманенных глазах появился интерес. Островский тоже
улыбнулся и продолжил:
‒ А ты научишься вязать носочки и
печь пироги. Я тебе не говорил, но они у тебя пресноваты.
Люда с протестующим возгласом ударила
мужа кулачком в грудь.
Островский не останавливался, лил
елей ласковым голосом, хотел высушить слезы жены, отвлечь ее от
темных мыслей. Люда хоронила себя заживо, а со смертью нельзя
играть в поддавки. Чем больше думаешь о смерти, тем скорей она тебя
найдет. Опустишь руки, и этот мир сожрет тебя с потрохами.
Дед ждал Островского два года. Два
года мучился. Слег, с трудом ел, ходил под себя, но боролся, хотел
дождаться внука из армии. Увидеть его мужчиной, целым и невредимым,
узнать, достоин ли продолжатель рода фамилии. Когда Островский
приехал, он просидел с дедом до глубокой ночи. Деду говорить было
трудно, поэтому он больше слушал. А к утру его тело остыло. На лице
– безмятежность, руки сложены на груди. Дед ушел. Сам.