— Я разведусь, — легкомысленно отмахнулась Херк.
— И как?
— Дожидаемся твоего выздоровления. Бежим в Алшкалабад. Подаем
документы в суд. Не волнуйся, — она все-таки подцепила веревочки, —
я все подготовлю.
Чайду отстранился, сжал ее плечи, заглянул в глаза.
— Херк. Я влез в твою жизнь незваным гостем. Неужели ты бросишь
все ради меня?
— Не все, — отмахнулась Херк, — я отобью опеку над Янгом. Где
ты, Чайду?
Он заколебался. А потом сказал, как прыгнул в холодную воду:
— Святая Еглафирия…
И коснулся ее губ своими.
Это был очень страстный поцелуй.
И короткий, слишком короткий…
…хлопнула дверь.
Какая-то из горничных, не Има, потому Херк не помнила ее имени,
несмело тронула ее за плечо, окончательно прогоняя сон.
— Госпожа, — сказала горничная, — велено передать: герцог едет.
Обещался завтра к обеду.
Херк опустила задумчивый взгляд на кляксу, в которой счастливо
продремала, судя по выгоревшим свечам, последние часа три.
— Поняла, — сказала она, — найдите мне того, кто поставит к
обеду свежайших креветок.
Херк была из полуросликов, и с молоком матери впитала мудрость
своего народа: хороший обед немало смягчает горечь расставания с
нелюбимой женой.
«Узнаю тебя, малыш Лейго», — в голосе папаши звучала горечь, —
«не можешь пройти мимо испуганного котенка, обязательно тащишь его
домой».
«Чтобы он уронил свечу и устроил самый крутой пожар в моей
жизни!» — рассмеялся Кода, — «Так держать, братишка!»
— Заткнитесь, — буркнул Царап. — Ситуация вообще не похожа.
— Что? — спросила Джавин откуда-то спереди и сбоку.
— Я сам себе, не обращайте внимания, — поспешно ответил Царап, —
просто э-э бочки считаю.
Царап никогда и никому не рассказывал про голоса.
Даже Скрипке.
Он не знал, чего именно боялся: что о них узнают другие и
посчитают его сумасшедшим, или что, раскрыв секрет, разрушит
какую-то сложную магию, случайно налипшую на него в тот день. И он
никогда-никогда больше их не услышит.
Царап ненавидел эти голоса. Жаждал от них избавиться. Не мог.
Просто не мог.
Не заслуживал.
Джавин вела их маленькую процессию куда-то вдоль рядов винных
бочек. Ее ненастоящая рука неярко светилась в темноте, позволяя
различить очертания предметов.
Глаза Макари отблескивали мертвенным синим, отражая этот
свет.
Царап шел замыкающим.
Рука Макари дрожала мелкой дрожью. Макари дышала все громче,
явно готовая застыть на месте и заорать. Царап ободряюще сжал ее
ладонь, но это не сильно помогло.