Феям вовсе не интересны звезды.
Феи слишком привязаны к земле и воде.
Мало какая фея видала мир дальше своего озера. Природные духи,
феи способны во мгновение ока перенестись по радуге так далеко, что
человек бы не доскакал бы и за три месяца, пусть бы и загнал
лошадей. Прокатиться на облаке, пронестись со стремительным
течением: волшебство, так восхищавшее людей, для фей было рутинным
и скучным делом.
В рутине и скуке Чайду нашел покой.
А неясная тоска, которая терзала его душу — это терпимо, это
лучше, чем запах дыма, от которого на глаза наворачиваются
слезы.
— Я не хочу к людям, — сказал Чайду, — не хочу.
— Тогда что же ты грустишь, дурачок? — лукаво спросила сестра, —
Брось! Хочешь, позову подружек? Хочешь, позову друзей? Хочешь,
закружим первый Большой Весенний Хоровод, и будем плясать до упаду,
и смеяться над смертными, и смеяться со смертными? Ну что же ты,
братец, почему ты плачешь? Нас ждут веселые пирушки! В этом году, в
следующем, и потом!..
— Сестрица, — сказал Чайду, — я не хочу возвращаться к людям, но
не могу не вернуться. В мое озеро вошла девушка…
Он запнулся, не зная, как объяснить сестре, никогда не знавшей
человеческих томлений тела, как мучителен может быть огонь внезапно
вспыхнувший страсти. Как невозможно отвести взгляда от маленького
белого тела, гибкой рыбкой пронзающего темную воду…
Как сама душа его потянулась к трепещущему огоньку ее духа,
готового угаснуть от удушающей, неизбывной тоски….
Но когда он посмотрел на лицо сестры, он увидел, что она тоже
плачет.
— Это твоя первая любовь, братец, — с ужасом сказала она, — это
твоя роковая любовь! О, как я надеялась, что это случится
только со мной!
В этом возгласе была нотка ревности: и к человеческой женщине,
которая отберет, отберет, отберет, и к тому, что самой Хаттикен
такого больше не испытать. Но как бы ни была капризна и ребячлива
сестрица, больше всего в ней было искреннего беспокойства.
Ощущения тщетности любых попыток уберечь от боли.
Не родилась еще та фея, которая смогла бы спастись от проклятия
первой любви.
— О братец, братец! — она прижала его к груди, и поливала его
горькими слезами, и он позволил ей себя оплакать.
Когда поток ее слез пошел на спад, он отстранился.
— Мне нужно человеческое тело, сестрица.
— Да конечно, бери! — она хлопнула в ладоши, и мириады лягушек
бросили наполнять ночной воздух своими песнями и кишащей рекой
бросились в воду, чтобы достать со дна хранимое там тело, — бери! —
сказала сестра, ласково смахивая с бледного лба вознесенного
лягушками тела мокрый локон.