Чайду облизнул пересохшие губы, неосознанно потревожил маленькую
ранку в уголке рта, оставленную острыми зубками.
Нет.
Он никогда не был и никогда не будет для Херк чьей-то
заменой.
Все, Чайду знал о человеческих детях, он знал от монахов,
которые когда-то решились взять бродячего артиста учителем музыки в
свой сиротский приют. Или вопреки им. Отсутствие опыта отцовства,
характерное для монахов, и некоторое непонимание, что с подопечными
делать, а также излишняя занятость и нежелание тратить время на
попытки найти общий язык с каждым из сотни сирот, число которых
лишь возрастало год от года, натолкнули сии светлые умы на подход к
воспитанию скорее экспериментальный, нежели эмпирический. Они
относились к детям так же, как относились к выводу новых сортов
гороха, впоследствии дотла сожженые за еретическую мысль, что
человек есть такой же продукт живой природы, как кошечка или
собачка, и мотивация сахарком при некоторой сноровке сработает на
ребенке точно так же, как сработает на лошадке или на вороне.
Один из экспериментов, которые монахи Чайду проводили на
вверенных их попечению сиротах, был совершенно бесчеловечный
эксперимент с ребенком, которому именно что давали кусочек
сахара.
Несчастного оставляли с кусочком сахара наедине, пообещав, что,
если тот удержится и не будет совать вкусняшку рот прямо сейчас,
через часик из этой маленькой крошки вырастет целая сахарная
голова.
Обычные дети не могли удержаться, девять из десяти прятали от
воспитателей липкие пальцы, и рассказывали, что сахар как-то сам
запрыгнул им в рот.
Но всегда был десятый, большеголовый, угрюмый сирота с
настороженным взглядом, который накрывал нетронутую крошку ладонью,
как заложника, и протягивал вторую руку за обещанным.
А еще был сотый. Десятый из десятых. Самый большеголовый, самый
угрюмый, заранее обиженно выдвинувший нижнюю губу: он протягивал
руку, точно зная, что его обманут, но из упрямства не готовый
отпускать хотя бы надежду.
Когда он получал честно заслуженную сахарную голову, огромное
богатство по тем временам, он смотрел на нее все так же
недоверчиво, и порой раздавал драгоценные крупинки младшим: а вдруг
отравят?
Янг, судя по виртуозности его трюков, все восемь, уже даже
девять относительно сносных лет своей жизни учился себе в
чем-нибудь отказывать. Чайду готов был об заклад побиться: в
отличие от других детей богатых родителей Янг никогда не падал на
пол, не колотил пятками по теплому полу и даже не вопил: "хочу".
Тщательно сдерживаемый вздох, краткий взгляд, фальшивый отказ,
искренности которого позавидовал бы Королевский Театр...
Дайрифэйнэ-младший был из тех, кто откажется от конфеты, даже если
ему никто не пообещает за это вознаграждения. Он просто как-то
очень рано осознал, что так и впрямь выше вероятность, что оно
всё-таки будет, а если и не будет, то и не стоило дразнить
аппетита. Что судьба всегда отнимет обещанное и подарит ненужное
просто чтобы над ним в очередной раз посмеяться.