мамина вера, что вот-вот
и такое снова будут носить.
Январские окна были обметаны снегом,
где-то у соседей
«стаканчики граненые упали со стола».
– Это тебе подарок
на рождение Асечки,
отрез черного панбархата.
Вернешься в Краснодар,
похудеешь, спортсменка моя,
и сошьешь у хорошего портного.
– Спасибо, какой красивый.
Можно, мам, я оставлю его у вас,
истреплется ведь по гарнизонам?
Не хотела расстраивать маму,
промолчала, что на дворе уже 41-й,
«широка страна моя родная,
много в ней лесов, полей и рек»
– Ну, какой панбархат, мам?
А черный панбархат
все играл у нее на руках
все манил переливами,
соблазнял мягким узором,
обещал прильнуть к телу.
– Как ты захочешь, Гиточка.
Такой длинный, на платье в пол.
Никто так и не узнал,
как он, оставленный в Москве,
оберегал тебя
на оккупированном
Северном Кавказе.
Это он касался твоих ног
там, в подвале,
где ты мочилась, стоя,
все полтора года.
Молчи, ни слова об Асечке.