В профком я вошел, постучавшись
несколько раз в полуоткрытую дверь. В кабинете было шума не меньше,
чем у нас в цеху. В воздухе комнаты стоял запах недорогого табака.
Трое человек — профкомовцы — их я знал, горячо спорили, стараясь
перекричать друг друга. Двое незнакомых людей, сидевших на
протертом, дерматиновом диване, внимательно их слушали. Не
вмешиваясь в диспут, эти двое спокойно покуривали длинные, похожие
на «Казбек», папиросы. Пепел от папирос стряхивали в изрядно
наполненную окурками, большую, сделанную из массивного стекла,
пепельницу. Изредка переглядывались друг с другом, всепонимающе
кивая головами. Докурив, они тушили окурки и тут же запаливали
новые папиросы. Работа в профкоме кипела и бурлила, не то что в
цеху. Все были так увлечены спором, что никто из сидящих в комнате
не отреагировал на мое появление.
Я вновь постучал в дверь и громко
прокашлялся, разгоняя рукой сизое облачко табачного дыма:
— Здрасте. Вызывали?
Гомон сразу спал. Пять пар глаз
внимательно уставились на меня. Я поймал на себе изучающий, колючий
взгляд тех двух незнакомцев, что сидели на диване.
— Михаил! Григорьев! Заходи! Да, что
ты в спецовке?! Снимай халат. Мог и бы догадаться, — затарахтел
скороговоркой председатель профкома Розенберг — лысоватый, не в
меру упитанный мужчина, с живыми глазами. Волосы на макушке его
головы имели стойкую тенденцию к потере рядов. Но любимец
бухгалтерии все же продолжал носить длинную прическу. Непременные
модные, с толстой оправой «черепашьи» очки, дополняли его образ.
Этакий повзрослевший и примеряющий на себя средний возраст, повеса.
Он переводил быстрый взгляд то на меня, то на молчаливых товарищей.
Зная характер нашего председателя профкома и то, как он
нерешительно себя вел сейчас, можно было сделать вывод, что оба
незнакомца расположились хозяевами в его кабинете.
— Да не успел. Торопился! — я уже
снимал халат и вешал его на импровизированную вешалку, а проще на
дощечку, утыканную гвоздями и приделанную специально к стене для
таких внезапных визитеров, как я.
— Григорьев, — сказал хмурый мужчина,
туша «Казбек» в пепельнице. Делал он это так беспощадно, ломая
папиросу в труху, что мне стало не по себе. Я не услышал в голосе
вопроса. Темный костюм в тонкую полоску, такого же цвета водолазка,
подчеркивал его болезненную худобу. Нездоровая кожа с желтоватым
оттенком, делала заостренное лицо еще больше неестественным и
пугающим. Складывалось впечатление, что товарищ довольно редко
находился на воздухе, а большее свое время проводил в каких –то
подвалах или катакомбах. Мешки под красноватыми глазами
свидетельствовали о тяжелой и изнурительной работе и хроническом
недосыпе. Беспощадный взгляд пронзал меня насквозь. В нем читалась
одновременно и насмешка и интерес. Не торопясь, мужчина вытащил из
пачки новую папиросу. Его товарищ с готовностью поднес зажженную
спичку, давая прикурить.