Очень скверно... Ибо вскоре после её
исчезновения секретарь герцога мэтр Фуке обнаружил, что тайник для
бумаг в кабинете его светлости вскрыт, несмотря на хитромудрые
замки и охранные заклинания. А главное – из него похищены документы
особой государственной важности. Попадание хотя бы одного из них –
а таковых набиралось тринадцать – в руки недругов, либо
представителей государств, находящихся в состоянии эфемерного
перемирия с Галлией, означало немедленную очередную войну, на
которую не было ни денег, ни ресурсов. За блестящими позолоченными
фасадами дворцов сиятельных вельмож, чьи кошельки Жильберт д’Эстре
беззастенчиво опустошал, дабы не одной его казне нести расходы по
защите рубежей, скрывалось порой такое, что поневоле стороннему
наблюдателю могла прийти на ум меткая поговорка: «На брюхе-то шёлк,
а в брюхе-то – щёлк»!
О-о, нет, опять-таки не будем
повторять за злыми языками… Блажен муж, не идущий на совет
нечестивых, и да вверит он бестрепетно судьбу свою в руце мудрых и
безгрешных правителей, заботящихся о нас, малых мира сего!
…Вернёмся, однако, к нашему
повествованию. Выражаясь сухим канцелярским слогом, дело, поначалу
определяемое как обычная супружеская измена, запахло изменой иного
толка – государственной. И то, что вместе с особо важными
документами пропали фамильные драгоценности покойной матушки его
светлости, в протокол тайного следствия даже не заносилось. Ибо то
– преступление хоть и низменное, но частного порядка, несравнимо с
уроном государственного уровня. «Найдите мне документы, – жёстко
сказал герцог, – а уж со всем остальным я как-нибудь разберусь». И
добавил в адрес соглядатаев, приставленных им ранее к неверной
супруге, пару-тройку слов, по неблагозвучности своей также не
вошедших в протокол. Самих же шпионов приказал повесить. Впрочем,
сменив гнев на милость, передумал, и велел лишь выдрать хорошенько;
и провинившиеся потом низко кланялись и благодарили, ибо поротые
задницы заживут, а ума прибавят. Да и сами, дураки, живы, и семьи
опять-таки остаются при кормильцах…
Суров, но справедлив Жильберт Анри
Рене де Бриссак де Фуа д’Эстре, да славится имя его, после имени
нашего Государя Генриха, во веки веков. Аминь.
Ещё не открывая глаз, Марта поняла:
плохо дело. Вместо продавленного тюфяка, чьи бугры и впадины давно
были изучены собственными боками, она лежала на чём-то холодном и
жёстком, словно на голой земле, но главное – со всех сторон тянуло
сыростью, как в погребе. Пробуждение было непривычным: помимо
какой-никакой, а всё же подстилки под боком и тощей подушки под
щекой явственно чего-то не хватало… А, вот чего – привычных
звуков!