И впрямь: не брякала во дворе собачья
цепь, не орал петух, не было слышно фырканья Гнедка на конюшне,
поросячьего хрюка и гусиного гогота. Словно вымерло всё. А ведь
оголодавшая за ночь скотина всегда первой подавала голос. Обычно,
едва прочухавшись ото сна, Марта спешила к колодцу – умыться и
попить, натаскать воду для всего дома и поилок. И тогда, стоило
взяться за ручку колодезного ворота, к общему хору скотины
добавлялся пронзительный скрип высохшего щелястого цилиндра, а уж
потом во двор выскакивала тётка, доить Рыжуху, но допрежь того
ублажить запаренной с вечера болтушкой. Марта же обихаживала прочую
немногочисленную живность. Звякал подойник, лилась в деревянные
корытца и желоба вода, выскакивали из дому и хлопали дверью нужника
двоюродные братья с сестрицами, каркали грачи и шумно хлопали
крыльями, хлопоча над гнёздами в тополиных кронах.
Но утро, хоть и странное, всё же
наступило, а это значило, что пора вставать, хоть до сих пор ломит
спина после вчерашнего рукоделья. Однако странная тишина, царящая
вокруг, настораживала, да что там – пугала до чёртиков.
Где-то неподалёку узнаваемо
застрекотала сорока, которой вроде бы делать здесь нечего: из-за
шума и дыма дядюшкину кузню птицы облетали стороной. Но после
стрекотуньи выдал сухую трель дятел, засвистела иволга… С
предчувствием чего-то нехорошего Марта, наконец, разлепила веки – и
заморгала. Почему так светло? Проспала? Или сподобилась заснуть
средь бела дня, когда все добрые люди работают? А солнце-то какое,
бьёт прямо в глаза!
Она невольно заслонилась ладонью. И
вдруг её так и пробило: утро-то давно миновало! Ну, конечно, как
это вообще можно было забыть? И поднялась она, как положено, чуть
свет, и всю работу, что назначена, давно управила, и даже успела
ополоснуть руки, собираясь подсесть со всеми к столу, как ей сунули
кусок краюхи – пожевать дорогой – и наказали быстренько куда-то
сбегать… Вот только куда? Она хорошо помнила, что торопилась: ведь
тётка пригрозила, ежели замешкается, оставить без завтрака и без
обеда. А очень уж хотелось, до тягучей слюны во рту, получить хоть
две-три ложки горячей пшённой каши, что уже допревала в печи,
наполняя избу и сенцы сытным духом: ведь днём и ночью живот
подводило от недоеда, кашки бы ему… Она и заспешила. Куда? Божечки,
отчего же никак не упомнит?