что там, в этой резной, пахнущей заморским деревом,
большой шкатулке.
В очередной раз он проснулся с
зарёй.
Чёрный лохматый кот играл среди груды
щепок какой-то блестяшкой.
Поддел лапой, зафырчал, закопался в
траве, высунулся, довольный, сжимая добычу в зубах. Важной поступью
приблизился к дракону – и выплюнул перед ним какую-то синюю
каплю.
Камушек, гладкий, небольшой,
величиной с фасолину, или, пожалуй, с боб, и так же изящно
изогнутый. Только фасолины не загораются нежным лазоревым светом,
когда на них падают первые лучи солнца, не усеяны фиолетовыми
крапинками, и уж, конечно, не выпадают из украденных шкатулок,
полных драгоценностей.
Сапфирит, достойный герцогского
венца. Или даже королевского.
Дракон довольно усмехнулся. Хоть
что-то досталось и ему. Ай да кот, лохматый бродяга… Кого-то он ему
явно напоминает.
И, кажется, он его видел не только
здесь.
А для Марты, издёрганной волнениями
дня, благодатная ночь всё текла себе и текла, под негромкое
размеренное дыхание уснувшего герцога, под монотонное тиканье
напольных часов в тяжёлом футляре, понемногу стирая тревоги и
потрясения. За окнами время от времени звучала мерная поступь
солдат по брусчатке – то ли расхаживал местный тюремный дозор, то
ли поджидали тех, за кем его светлость снарядил погоню.
Марта поёжилась.
Ох, как страшно сказал он тогда
капитану Винсенту: принеси мне, мол, её голову…
Неужто так можно? Под одним одеялом с
женщиной спать, один хлеб есть – и так её ненавидеть? Да ведь
венчаны перед Богом, клятвы, поди, давали – любить, уважать…
Впрочем, про супружескую любовь в Писании как-то уклончиво
говорилось. Пастор Глюк, когда наставлял очередных брачующихся, всё
твердил одно: «Муж – да возлюбит жену как самое себя». А вот
супруге предназначалось лишь: «Жена да убоится мужа своего». Стало
быть – не обязательно ей любить-то?
Вот Анна и не любила. Но и не особо
боялась. Об уважении вообще речи нет: у того, кого уважают, не
воруют. От того, кого любят, не сбегают.
Марта старалась не шевелиться, чтобы
не разбудить спящего в кресле мужчину. Хоть и досталось ей сегодня
крепко и незаслуженно – она ни на кого не держала зла. Каждый может
ошибиться. У капитана – служба, ему от неё деваться некуда, сказано
найти беглянку, так он вроде и нашёл; а сам его светлость, хоть и
сильно гневался, но ведь разобрался же во всём, отпустил её на все
четыре стороны. И, ей-богу, прощенья просил, до сих пор не верится…
Всё сделал по справедливости. И даже случаем не воспользовался,
чтобы свою силу мужскую проявить, вот что. Хоть дева была в его
власти, как цыплёнок под коршуном, и не дёрнулась бы. Знать, не
здесь и не сейчас уготовлено ей с девичеством расстаться.