Но как же страшно теперь возвращаться
в Сар! Может, попроситься в какой-нибудь Эстрейский монастырь?
Мужчинам туда вход закрыт, барон её там не отыщет. Говорят, в
монастырях строго: всё посты да посты, да вставать ни свет, ни
заря, потому как молитвы по своему уставу творятся – и с восходом
солнца, и с закатом, и полунощные. Мало того: носят власяницы,
используют и розги, и хлысты, правда, не для наказания, а
умерщвления плоти ради… Марта вздохнула. К голоду-то она привыкла,
и подниматься с петухами не впервой, а вот плоть умерщвлять не
хотелось.
В животе предательски заныло. Хоть бы
корочкой сухой поживиться…
Ничего. Она потерпит.
Ладонь герцога по сей час покоилась
на её макушке и, говоря откровенно, хотелось, чтобы эта невольная
ласка продлилась как можно дольше – нечасто ей выпадало доброе
слово, а уж по голове только матушка в детстве гладила. Чтобы
приятное чувство защищённости длилось как можно дольше, Марта
терпела вынужденное оцепенение, а дабы не заснуть и не свалиться со
скамеечки, принялась рассматривать кабинет господина коменданта.
Благо, хозяин оказался щедр, в каждом из двух канделябров на столе
торчало штук по восемь свечей, а Марта умела считать, вот и
сосчитала: восемь да восемь – стало быть, шестнадцать. Богатых,
чистого белого воска. Да ещё по масляному светильнику на каждой
стене. Ничего не скажешь, хорошо от казны живут…
Рука его светлости оставалась тёплой
и мягкой, не верилось, что эти пальцы недавно впивались в её шею,
словно клещи. Да и сам герцог, спящий-то, вроде смягчился, стал
добрее. Осмелев, Марта осторожно переложила державную длань на
подлокотник и снизу вверх глянула на живую легенду, свирепого и
благородного, жуткого и справедливого, яростного и отходчивого
Жильберта д’Эстре. Уйму чего о нём говорили, и страшного, и
возвышенного, но сходились в одном: его светлость простых
людей не обижал. С дворянами бывал крут, конечно, но ведь с белой
кости и спрос иной! Ведь не зазря сказано: кому много дано, с того
много и спросится. Заговоров правитель провинции не любил и не
спускал. Случалось кому из дворянского звания сглупить, те шли под
благородный топор: а уж бандитов, разбойников, воровскую шваль и
прочую шушеру привечали верёвками и колами.
А вот крестьян, мастеровых, да
среднее сословие герцог не трогал. Даже право первой ночи на своих
личных землях отменил. Поговаривают, правда, что и после этого
невесты к нему прибегали, блюдя обычаи, но, должно быть, врут.