Марта невольно залюбовалась усталым
лицом, твёрдым подбородком, обрастающим синеватой щетиной, прямым
крупным носом с горбинкой, красивым изгибом полуоткрытых губ, за
которыми поблёскивали зубы. Побелевший шрам над верхней губой был
сейчас малозаметен, и не пугал, не портил, а делал герцога похожим
на старого хищника, заматеревшего в схватках. Сильными красивыми
руками его светлость наверняка сумел бы, как дядюшка Жан, согнуть
подкову или свернуть в трубочку оловянную тарелку. Нет, насчёт
невест, что сами прибегают, пожалуй, не врут люди. Да если бы барон
де Бирс, сеньор местечка Сар, имел хоть вполовину, хоть в четверть
герцогских достоинств, Марта давно уже замуж пошла бы, не злила
тётку постоянными отказами женихам, не сидела бы у дядиной семьи на
шее. Почему не шла? А потому, что дорожка под венец была только
одна – через господскую спальню. Хорошо, что она, сирота, научилась
вышивать, да принесла в семью свой кусок хлеба; хоть тётка и
попрекала её по привычке, но терпела из-за серебрушек, коими на
ярмарке окупались вышивки. Вот откуда такая несправедливость?
Кому-то – дом полная чаша, а другим изба с единственной комнатенью,
где и спят, и едят, и работу справляют. Кому-то достался сеньор
статный да красивый, да, поди, детишек не забывает, что от него
народятся, а кому-то… тьфу, даже вспомнить гадко.
От таких крамольных мыслей стало
вдруг не по себе. Роптать всё-таки грех. Пастор не зря говорил: что
самим Господом положено, то человек переделывать не должен. Но
впервые у неё зародилось сомнение: а так ли уж прав святой отец? С
амвона-то он чего только не вещал, да так грозно и красиво, что
прихожане искренне плакали, боясь Божьего суда. Ведь отвечать всем
придётся, за грехи, за обманы, за лжесвидетельства и неправедность…
Однако при этом кое-кто из кающихся знал о скромной молельне в доме
Глюка, невинной комнатке, из которой прикрытая гобеленом дверь вела
в помещение побольше: с тремя вкопанными в земляной пол столбами, с
пучками розог в ведре с крепким рассолом. Знали и о том, что в этом
месте творится. И молчали. На всё – господская воля. Девы, что на
столбах отбывали, не обижены, ведь пристраивали их потом хорошо,
грех жаловаться. Да и так сказать, по правде: Господь далеко, на
небесах, когда-то он оттуда всё углядит на большой-пребольшой
грешной земле! А сеньор и его соседи рядом, вот их и надо
бояться.