— Так, ну смотри, — не дождавшись от меня ответа, Белоусов
перешёл к сути своего дела: — Ставим приблуду вот тут, — Белоусов
ткнул в пространство за моей спиной. — Я щас слесарей попрошу дырок
под болты наделать…
— Нет, — я медленно покачал головой. — Я не инженер. И к отделу
по технике безопасности отношения не имею.
— Блин, — Белоусов отмахнулся в сердцах, развернулся и пошагал к
слесарному ряду. — А я ему, как идиот, рассказываю, куда ставить
будем. Тьфу!..
Как ни крути, хоть старый, хоть молодой, а Витька всю жизнь
оставался напористым и взбалмошным мужиком. Мировой мужик, если
пить, то так, чтобы на ногах не стоять, если любить — то так, чтобы
без остатка. Ну и если работать, то впахивать. Не зря ветерана
социалистического труда получил и всегда в передовиках
числился.
Я проводил Витьку взглядом и двинулся во фрезерный ряд, по пути
встречая знакомые лица. Ловил на себе ответные взгляды, не сказать,
чтобы шибко дружелюбные. Когда кто-то посторонний приходил в цех,
он всегда становился объектом пристального внимания. Кто это, с чем
пришёл? К незнакомым людям или новеньким на производстве сначала
присматривались, чтобы понять, пускать их в коллектив или нет. Ну а
на тех, кто не был в спецовке, смотрели ещё пристальнее. Все-таки
разделение на свой — чужой было развито на заводе испокон
времён.
К фрезеровщикам пришлось идти вслед за Белоусовым, через
слесарей. Большинство народа на слесарных участках было занято
работой. Кто детали размечал, кто подшивку с технологией изучал,
кто работал за станками. У слесаря ведь чаще всего как — своего
станка, прикреплённого лично к рабочему, ни у кого нет (если только
речь не об уборке). Кто первый станок занял, тот и работает. Другое
дело — фрезеровщики, вся фрезерная работа у которых проходит за
станком, тут уж в очереди не постоишь, к своему станку привыкаешь,
прекрасно знаешь его особенности и на что он способен. Менять
станок никто не любит, вот и я все десятилетия, которые отпахал от
звонка до звонка, проработал всего на двух станках. А свой первый и
самый любимый всегда помнил. И тут… И тут я увидел, и сердце
замерло, а потом чаще забилось. Ух… Вот он, кормилец! Как будто
меня ждал. Еще не старый и не покрыт чернотой мазута, не поцарапан
стружкой, в родном сверкающем окрасе. Я залюбовался даже.
Бесконечно можно смотреть на три вещи: горящий огонь, бегущую воду
и свой первый станок…