– Да пожалуйста, – отвечаю.
Незнакомец садится и щелкает пальцем. Эдакий элегантный
жест.
– Прошу вас, милейший, – говорит он бархатным баритоном
официанту, – кофий, пожалуйста, самый терпкий, который есть у вас,
без сахара и максимально горячий. Желательно, сваренный в турке –
никаких кофемашин. Будьте добры.
Официант кивает и исчезает. Незнакомец поворачивается ко мне.
Взгляд его черных глаз так пронзителен, что я буквально ощущаю себя
голой. Поплотней запахиваю косуху и спрашиваю, недовольно
поглядывая на улицу:
– Я не расслышала ваше имя.
– О простите великодушно! – спохватывается он. – Горацио.
– Горацио? Иностранец?
– Можно и так сказать.
– Понятно. И чего тебе надо, Горацио?
– А вы разве не откроете мне свое имя?
– Нет.
– Нет? Почему?
Но прежде чем я успеваю раскрыть рот, он мягко кладет палец на
мои губы и говорит:
– Позвольте, я угадаю? Анастасия, верно? Анастасия
Романовна.
И почему мне кажется, что меня только что поцеловали?
Прикосновение было настолько чувственным, что я, верно, становлюсь
пунцовая, словно девица на выданье. Но меня так просто не возьмешь
и я тут же огрызаюсь:
– Если это такой съём, то не пошел бы ты, друг Горацио, куда
подальше!
– Вы меня обижаете, Анастасия Романовна. Разве я похож на…
– Извращенца? – запальчиво перебиваю я. – Еще как похож!
– Ох и несносная вы барышня, Анастасия Романовна. Экая
грубость!
– Грубость? А куда ты пялишься, скажи на милость? Я же вижу, не
слепая.
Горацио и правда не сводит с меня глаз. С моих округлостей в том
числе.
– Когда я вижу красоту – я смотрю, – начинает он. – Ибо далеко
не каждый день позволительно узреть столь чудный образ, Анастасия!
Ваши роскошные кудри цвета вечернего солнца в лесистой долине, не
тронутой цивилизацией; ваш до умопомрачения притягательный лик, с
коего еще не сошла спелость юности; и тонкий стан, и горделивая
осанка, взгляд, полный достоинства, упругие…
– Может, заткнешься? Люди уже смотрят. Пей вон свой кофий и
проваливай. Или уйду я.
Но не тут-то было. Горацио, похоже, завелся.
– …прелестна, – декламирует он, – в свет облечена
Своей красы. Глубокие глаза –
Как в бездну темной ночи два окна,
Когда свод неба раздробит гроза;
Туманит ум – так дивно сложена,
Светлы улыбки, пылают жаром локоны ее;
И громкий голос, как любовь, звучал
И к чуду новому всех
призывал