То ли дело – Веселый квартал, который начинался сразу за улицей
Кузнецов. Здесь темных окон почти не наблюдалось, разве что на
верхних этажах в Веселых домах, где жрицы любви продавали свое тело
и ласки за звонкую монету. Те же жрицы, которым в эту ночь не
повезло, теперь стояли вдоль стен и, демонстрируя свои прелести,
зазывали стражников. Но без особого успеха, господин ДэЭйрс в этом
деле был строг. Сначала служба! «Первым делом, первым делом
арбалеты»… все остальное – потом. А вот торговец, что шел рядом со
мной, перед соблазном не устоял, быстро сговорился с молоденькой
красоткой, чье платье не вмещало огромной, не по возрасту груди, и
исчез в дверях дома с красным фонарем под крышей.
Я лично на все обращения продажных чаровниц отвечал одно и то
же: «Я бедный студент, у меня нет денег». Срабатывало. Правда одна
толстуха предложила взять в качестве оплаты мой плащ, а то и вовсе
обслужить в долг «чтобы не потерять квалификации». Насилу от нее
отбился…
Веселый Квартал упирался прямо в Площадь Мясников, или попросту
– Мясную, пожалуй, самое зловещее место во всем городе, не считая,
конечно, Квартала Магов. Ее главная достопримечательность – эшафот
с плахой, колесом и большой виселицей на дюжину персон. Правда,
сейчас виселица была почти пуста, лишь одно тело мерно покачивалось
на ветру. Лицо висельника посинело, язык вывалился ниже подбородка.
За что же тебя, бедолага? А, вон табличка на груди болтается с
надписью, теперь ясно за что. Конокрад. Что ж, поделом, ибо сказано
«не укради» и «не возжелай». Лично у меня все это, и плаха, и
колесо, и эта виселица с удавленником, и сам эшафот вызывали ужас
одним своим видом. Но у доблестных стражников, по всей видимости,
насчет эшафота было совсем иное мнение. Дожидавшись команды своего
капитана, они сгрудились вокруг «дворянской лестницы», обитой
черным бархатом, деловито обсудили внешний вид казненного и затеяли
спор по поводу того, какая смерть страшнее и мучительнее.
– Колесование! Колесование, говорю вам! – кипятился долговязый
стражник. – Прекрасная казнь! Долго и мучительно. Когда палач
раздробит преступнику все суставы своей палицей и начнет
растягивать кожаными ремнями, тот орет так, словно его заживо жарят
в аду.
– А я говорю подвешивание! – не соглашался толстяк. – Когда
подвешивают на крюк за ребро или за подбородок, даже самый
мужественный воин стонет как ребенок.