– Зверюги эти его потом и сожрут прямо заживо! Покаяния не будет!
Эти крики тиуна не ободряли, не внушали уверенности в счастливом завтрашнем дне. Вдобавок, кто-то все-таки успел приласкать задержанного, и на лбу любимца боярыни справа лиловел синяк изрядных размеров.
Послышалось знакомое рычание.
– Ну, хватит тут свою доблесть показывать! Идите спите, не мешайте дело делать! Завтра, может, распинать эту гниду будем, а вы устамши, наорались тут ночью.
– Воевода, может мы прямо сейчас пойдем крест вытесывать?
– Спать, кроме караульных, всем спать! Натешитесь еще завтра.
А мы повели тиуна в мрачные подвалы. Впрочем, ночью и поздней осенью, они другими и не бывают. Богуслав отсек всех лишних и особо любопытных, так что к месту страшной мести и жутких пыток довели Елисейку я, Матвей и сам Слава. Танечка внесла для осмотра тяжеленный мешок, брякнула его на какую-то станину и тут же убежала, буркнув на прощание:
– Не люблю я этих зверств всяких, прямо сердце не выносит!
Я с богатыршей был солидарен. Конечно, я десятками лет вынужден был причинять людям боль, но это было необходимо для их же пользы и не доставляло мне ни малейшего удовольствия. В бою я могу убить немало врагов и не расстроиться из-за этого, но пытать человека за то, что он меня обокрал или сманил молоденькую красавицу-жену нипочем не буду. Запугать запугаю, это могу, а мучить не стану ни за какие коврижки.
Надо сказать, что любовь к зверствам должна гнездиться где-то в самой душе, в какой-то глубинной ее части, и к личной смелости она обычно отношения не имеет. Мне претит любая пытка, любые зверства, и участвовать в таких делах я не буду ни за что. Другое дело ушкуйник с воеводой – их этаким ухваткам родители и наставники с малых лет обучают. Таким только дай волю – с утра до ночи с проштрафившихся шкуры драть будут!
Матвей уже подцепил вора к каким-то ржавым цепям в стене и рассказывал Богуславу историю его поимки.
– Быстренько нашли какой-то справный домушко. Долбить в ворота не стали, а то и отсюда убежит, гаденыш. Перемахнул я через ворота, открыл калитку. Собаки по следу сразу в избу повели. Двор здоровенный, темнотища.
Высунулся было из собачьей конуры кабыздох какой-то погавкать, Горец его ухватил за холку, да как пошел об землю колотить, тот аж захрипел! А по размеру ведь чуть поменьше подгалянского сторожевика был.