— Да, тот самый.
Кто-то из девчонок завозился, раздалось хныканье.
— Да что ж такое сегодня, — прошептала Вика, роняя голову на
подушку, — зубки что ли режутся?
— Я пойду, — пробормотал Стас и поднялся, — отдохни, малыш.
Пока он, ушибив пальцы о ножку стула, добрался до кроватки,
хныканье переросло в плач. Стас поднял маленькое тельце, начал
баюкать, поглядывая, как там вторая. Лана безмятежно дрыхла. Тоська
на руках сразу успокоилась, загугукала. Она была теплой, сонной и
тяжеленькой. Стас легонько прижал ребенка к груди и вдруг
представил, каково это — потерять её. Видеть, как этот несмышленый
комочек растет, превращается в человечка. Радоваться, водить за
руку, провожать в школу, беситься от подростковых закидонов, а
потом — всё, её больше нет.
Макс называл свою дочь «точонок», и дома, и в гостях.
«Ну что, точонок, готова заточить этот пирог?»
При этом Алинка, судя по редким присланным фоткам, была мелкой и
худющей, в отличие от своего отца, крепыша с брюшком и округлыми
щеками. Вот уж кому подошла бы подобная кличка.
Стас с Максом были из той породы друзей, кому не обязательно
часто общаться. Один в Новосибирске, сыщик, другой в Питере,
бизнесмен. Макс довольно рано женился, обожал рыбалку и футбол, и
имел привычку громко ржать над своими шуточками. Насколько знал
Стас, его друг занимался каким-то мелким, но вполне прибыльным
бизнесом. Держал парочку то ли «шаверм», то ли «чебуречных». Умел
«решать вопросики».
Женился, между прочим, на красавице на полголовы выше. Как же
его жену… Виолетта, точно. «Зови меня Лето», — так она сказала
Стасу при встрече, и это ему не понравилось. Словно эта яркая, с
полными губами, девица заигрывала с ним при муже. Интересно, как
она сейчас? Тоже, наверное, убивается по девочке.
Стас глянул в лицо своей малышки. Тоська не спала, а смотрела
ему в глаза осмысленно и серьезно. Он аж вздрогнул от этого
взгляда. И тут же убедил себя, что показалось в полумраке. Не могут
девятимесячные дети смотреть вот так. Показалось, конечно.
— Ну что ты, соня, спи давай, — неуверенно произнёс он. Девочка
сладко зевнула и закрыла глаза, но тут же снова завозилась.
Стас принялся медленно ходить по комнате от стены к стене,
покачивая дочь. Три шага — разворот, три шага — разворот.
Монотонно, убаюкивающе.
Он снова подумал о Максе, и вспомнил его горестное «Тогда ты
меня поймёшь». Нет, это невозможно понять. Невозможно представить
себя на месте родителя, потерявшего ребенка. Мозг как будто
сопротивляется, так же, как и мыслям о собственной смерти.