Потому как эксклюзивность и малочисленность таких книжечек
сыграли роль лучшей рекламы. У царя есть, стоит дорого, мало кому
доступно — предмет роскоши и вожделения многих. В очередь на год
вперед записывались князья, высшие государственные чиновники да
генералы. Якобы для детишек, а на самом деле книга сразу ставилась
в шкаф и доставалась взрослыми по большим праздникам, на зависть
менее богатым и удачливым гостям.
Я еще пометку себе сделала: некоторые издания намеренно
выпускать небольшим тиражом. И закладывать штук двадцать — тридцать
на хранение. В будущем такая книга будет стоить по весу золотом.
Как коллекционный экземпляр. И очень дорогой, статусный подарок,
если кого-то высокопоставленного надо на свою сторону склонить.
Подаренная будущему цесаревичу железная дорога была уменьшенной
копией той, что стрекотала в одной из гостиных. На нее, с мостами,
переездами, семафорами, приходили любоваться все. Все же картинки и
даже короткое путешествие по узкоколейке общей наглядной картины не
заменят. Николай Палыч отнесся к ней не просто с интересом, а
придирчиво: присаживался, разглядывал игрушечную насыпь,
расспрашивал Мишу о ее высоте, не зальет ли в половодье и так
далее. Пожалуй, этого будущего царя можно соблазнить не столько
волшебством паровой машины, сколько самим строительством
дороги.
И все же я видела, что санки и настолки, цветные книжки и модели
увлекали гостей, погружали в азарт, но не могли заменить привычную
им светскую среду обитания — интриги. То и дело возникали разговоры
о могуществе Аракчеева и безграничной любви к нему государя, о том,
что архимандрит Фотий недавно окончательно одолел министра Голицына
и к чему это может привести.
Кстати, по сведениям, добытым Мишей, именно окружение Фотия
генерировало слухи о душепагубности моих паровых нововведений.
Пожалуй, с этим следует разобраться. И понять, почему если к
Голицыну высший свет относится с полупрезрением, то Фотия
побаивается.
***
Пока же полозья скользили по идеальной зимней дороге, я
поглядывала на закат и с доброй улыбкой вспоминала святочные
веселья.
Вот только улыбка снова и снова гасла. Отдохнули от прошлогодних
проблем и бедствий, прогуляли почти всю зиму. А время идет.
Через год светскому Петербургу будет не до святочных забав.
Десятки юношей из знатных семейств будут закованы в цепи, сядут в
Петропавловскую крепость по обвинению в самых опасных деяниях той
эпохи — мятеже и покушении на цареубийство. Через девять месяцев —
драма на Сенатской, пули для генералов, картечь для восставших.
Страшное 14 декабря станет водоворотом — затянет и тех, кто был на
площади, и тех, кто не был, а лишь слышал антиправительственные
разговоры. Ну или мог слышать из-за частых контактов с будущими
каторжанами.