***
Я беззаботно доедал очередное яблоко
и смотрел на безоружного мужика в темно-синем военном облачении.
Силенок у него было не в пример больше, чем у тех, кого я встречал
в городе до этого. Пожалуй, он сейчас оставался единственным, кто
еще мог сражаться несмотря на разрушенный Храм.
— Безоружных не бью, — тем не менее
ответил я и, переступив расстелившегося по земле мужчину, шагнул
дальше.
— А так?! — вдруг раздался грозный
рык позади.
Я лениво обернулся через плечо и
увидел, как восточник держит в руках короткое копье, лезвие
которого доходило практически до середины древка и угрожающе
отливало синевой.
Ну да, держать он оружие в руках
может, и силенки остались даже применить его по назначению. Но по
глазам вижу, атаковать не собирается, хотя играет неплохо. Я почти
поверил.
— Слушай, я не специалист, но слышал,
что харакири делается острием в себя, — дал я ценный совет.
— Тц, — закусил губу копейщик.
Я видел всю глубину его ненависти в
глазах. Такая мерзкая, тяжелая и с горьким привкусом отчаяния.
Это ненависть к себе в сильнейшем ее
проявлении. В том, при котором смерть кажется единственным
возможным спасением.
Но как и все, что касается
романтизации смерти, это полный бред.
Смерть — это просто смерть. В ней нет
ничего романтичного, хорошего или плохого. Она просто есть. Как
факт. А человек, стоящий передо мной, на самом деле хочет не
умереть, а тупо сбежать.
Поняв, что я не собираюсь ему в этом
помогать, копейщик перехватил копье и прислонил синеву лезвия к
своей шее. Проступили капли крови, мужчина скривился, но последний
в своей жизни шаг сделать отказывался.
И отказывался не из-за страха.
Занятно.
— Знаешь, почему ты не можешь? —
спросил я.
— Потому что слабак, знаю, —
брезгливо выплюнул мужчина и сжал лезвие двумя руками.
Алые ручейки крови потекли по рукам,
но последний шаг был все еще не сделан.
— Нет, — после короткой паузы хмыкнул
я, — потому что ты хочешь жить.
— С чего ты взял, чужак?! —
облизнулся кровью мужчина, — что ты можешь обо мне знать?!
— Например, то, что ты отдал всем
военным приказ помогать людям, — пожал я плечами, — а нахрена тот,
кто не хочет жить сам, станет это делать?
Еще минуту потребовалось мужчине,
чтобы, наконец, сдаться, после чего тот с рычанием выбросил копье в
воду и бессильно опустив голову, сел обратно на влажную землю.