- Могу узнать, Савелий Иванович, - отвечает охранник, который,
если и удивлён этаким капризом, то виду не показывает.
- Узнай. Только сперва нам надо туда. Посмотри, есть там
кто?
А то вдруг там пришли проведать и помимо болезного – а я не
сомневался, что человек за дверью очень и очень болен – там вся
любящая семейка собралась. Неудобненько выйдет.
Но нет, в палате было пусто.
Небольшая. Раза в четыре меньше моей. Но с окном. Кровать у него
и стояла. Помимо кровати сюда поместилась тумбочка и столик, а ещё
– шкафы с приборами, от которых к кровати протянулись нити
разноцветных проводов и прозрачные сосуды капельниц.
Знакомо, однако.
- Оставь. Иди узнай… имя там и так далее.
- Но… - охранник мнётся. Ему очень не хочется оставлять меня
наедине с этой женщиной, имени которой я не знал.
- Иди, - повторяю жёстче.
Потому что мне очень надо остаться.
- Только ближе подкати.
Хватит ли у меня сил встать? Или… запах здесь резкий, назойливый
даже. И от него кружится голова. А я… я повторяю приказ. И голос
срывается нервно, но этого хватает. Охранник из числа новых, а эти
перечить боятся.
Дверь закрывается беззвучно. И готов поклясться, что у меня
минут пять от силы. Но дальше-то что? Сидеть и нюхать? Думай,
Громов… лилии – это… это смерть.
Допустим, запах на самом деле иной, но мой мозг связал его со
смертью и прочно. Значит, эта женщина скоро умрёт?
Ну, это и без запаха понятно, стоит посмотреть.
Кто она?
Хрен его знает. И возраст не определить. У мумий вообще крайне
сложно с возрастом. А она на мумию похожа. Тонкую, обтянутую
желтоватой полупрозрачной кожей, которая облегает не только жилку,
но и вздувшиеся сосуды. Глаза провалились глубоко в глазницы, пусть
и выглядят выпуклыми. От волос остались редкие клочья.
Губы сухие.
И…
Она открывает глаза. И я поражаюсь ясному взгляду.
- Доброго вечера, - говорю первым, сомневаясь, что она сможет
ответить. – Не знаю, как вас зовут… прошу простить за беспокойство…
в общем, как-то я гулял и загулял вот. Позвать кого?
- Нет, - губы её шелохнулись.
Голос слабый, едва-едва слышен. А ещё от её дыхания тоже несёт
грёбаными лилиями. И запах становится почти невыносим. А я смотрю в
глаза.
В чёрные полотна зрачков, которые медленно расплывались, тесня
седую радужку, пока та не превратилась в тончайший, с волос,
ободок. И меня затягивает в эти…