Я не заметил, как прошел месяц. Время
быстро течет, когда твои мысли заняты раскрытием преступления и
обучением молодого вампира. Даже после той злополучной встречи с
лесными разбойниками мое общение с Ариной по-прежнему было полно
острот. Изредка я ловил на себе ее взгляды. Тогда она быстро
отводила глаза, делая вид, что чем-то занята. Постепенно внутреннее
убранство замка пришло в свой первозданный ухоженный и чистый вид.
Все благодаря помощи Барто и… женской руке.
Нравилось ли мне подшучивать над
Ариной? Безусловно. Возможно, я понимал, что будь я другим, то
никогда бы так не сделал и был бы обходительным и вежливым графом
Батори. Но годы одиночества и общение с другими Церберами сделало
меня грубым и язвительным. Я чувствовал радость от того, что
человечка считает меня высокомерной сволочью. Это давало мне
гарантию, что она случайно не проникнется ко мне теплым чувством
или, не дай Всевышний, жалостью.
Видя мое отношение к Матвею, она все
чаще отмалчивалась, держа недовольство при себе. Мне же хотелось
провоцировать ее, чувствовать, как от гнева горячеет кровь в ее
жилах, как усиливается аромат лимона и мяты. Я мучил себя, играл с
собственной жаждой, которую каждый раз перебарывал, делая ставки на
то, как долго смогу продержаться. Я мог одурманить ее, как тогда в
квартире. Стоит только протянуть руку, прикоснуться, заглянуть в
глаза, и она сама подставит шею для укуса.
И каждый раз я останавливал этот
соблазн мыслями о Матвее. Если мальчик потеряет ко мне доверие, я
почувствую тоску. Возможно, что именно в нем я видел своего
потерянного сына; иллюзия, ходящая со мной за руку, желание
защитить, обучить, сделать сильнее. Я не хотел показывать ему, в
какого монстра он мог превратиться, если вовремя не утолит свою
жажду. Кто знает, сколько времени нам осталось жить вместе…
Если бы Арина не попала под руку
преступнику — я бы не встретил Матвея. Не узнал, что в техномире
живет один из вампиров. Я не верил в судьбу, не верил в сны,
разучился мечтать и надеяться на лучшее. Весь мир был подернут
пеленой тумана. Иногда я выходил из него собой прежним, но чаще был
просто цербером-узником, таящим в душе настоящий ужас и смерть.
Я начал путать сон и реальность.
Порой под своими ногами я видел обескровленное тело Арины, а
напротив — улыбающегося Матвея, и его рот был испачкан кровью
матери. Стоя перед ребенком, я осознавал, что смотрю на самого
себя.