Он снова отвернулся к столу и стал перебирать книги,
просматривая заголовки. Гарри лишь горько вздохнул и отправился
исполнять ранее данный совет — умыться ему, и точно, не мешало бы.
Покончив с этим, он присоединился к Тому, который уже раскрыл
«Величайшие события волшебного мира в ХХ веке» и листал её
со скоростью, которая, как от всей души надеялся Гарри, не означала
чтение — иначе ему грозило скончаться на месте от чернейшей
зависти.
— Займись чем-нибудь, — бросил Том отстранённо. Он оторвался от
книги, обозрел рассеянным взглядом стол, и подтянул к себе чистый
лист пергамента и перо. Конструкция, сооружённая Гарри для своего
удобства, заставила его поднять брови. — Только дай сначала, чем
писать. Что-нибудь нормальное, а не это. — Гарри послушно вытащил
из Сундука новое нечиненое перо.
Покормив Хоул — крыса выглядела вполне здоровой, похоже, что
многократное оглушение не нанесло ей какого-либо вреда — Гарри тоже
взялся за чтение. Поскольку в комнате был только один стул, он
сбросил ботинки и устроился на кровати, опершись спиной на
изголовье и согнув колени. «Взлёт и упадок тёмных
искусств» оказалась даже интереснее, чем он думал, несмотря на
явную предвзятость автора, но постепенно он стал переворачивать
страницы всё медленнее и медленнее. Наконец, раскрытая книга мягко
выпала из его рук. Гарри погрузился в сон.
Он снова был в бомбоубежище. В этот раз хотя бы свет горел —
тусклый, дрожащий, отбрасывающий странные уродливые тени. Люди
сидели на койках, составленных в длинные ряды — по одному, по двое,
целыми семьями с маленькими детьми. Напротив него нахохлилась
Марта. Глаза у неё были как у дохлой рыбы, и она пялилась ими ему
прямо в лицо, но казалось — не его она видит, а смотрит куда-то
вглубь себя, находя там нечто пугающее. Над головою, далеко вверху,
слышалась канонада — бум, бум, бум — отдалённый рокочущий гул, и
вдруг — грохнуло так, что пошатнулось всё вокруг: пол, койки,
стены, люди, — и пошло, пошло гвоздить — трах! трах! трах! трах!
Свет замигал. Со сводов посыпалась извёстка. Не в силах вынести
более ни минуты этого ада, он лёг на койку боком и накрыл голову
подушкой.
«Я ни за что не умру. Я ни за что не умру. Я не хочу умирать. Я
не…»
Гарри открыл глаза.
Кто-то снял с его носа очки — и слава Мерлину, поскольку спать в
очках, вообще-то, было просто отвратительно. Кто-то также завернул
его в покрывало — можно сказать даже не «завернул», а «запеленал»,
превратив в нечто среднее между мумией и гусеницей в коконе.
Сочетание заботы и насмешки безошибочно подсказало бы Гарри кем был
этот кто-то — если бы только Гарри не знал этого и так.