— Так, смотри сюда. Ну-ка, держи
конец.
И быстрыми, ловкими движениями вложил
ей в ладонь веревку.
— Сожми вот так кулаки. — И показал,
как. — Держи веревку, не выпускай.
А затем принялся быстро, но ловко и
аккуратно наматывать виток за витком на её запястья, попутно
приговаривая:
— Если придет кто-то чужой,
незнакомый — ты жертва, похищенная из дома. Рассказывай свою
историю, плачь и жалуйся. Понятно? Если появится кто-то из команды,
сразу разжимай кулак, конец веревки дергай зубами. Она быстро
спадет, а ты сможешь…
Док уже метнулся к рундуку, в котором
хранил свои вещи. Откинул крышку, выгреб верхние и резко бросил их
на лежанку со словами:
— Полезай. Сиди тихо. Жди. Кто-то да
придет… Может, даже я.
И так же споро затолкал Мишель в
узкое пространство и накрыл крышкой, чем-то зашуршал. Она даже не
успела сообразить, что же он такое сделал и зачем. Но выстрелы все
ещё звучали, да и топот над головой не стихал, и Мишель ещё немного
повозилась, устраиваясь внутри узкого пространства, и не стала
задавать вопросы — всё, что док уже сделал для неё, было лишь во
благо, значит, и сейчас надо довериться. К тому же пугающие звуки
тут слышались слабее. Это не то, чтобы успокаивало, но становилось
чуточку легче.
Она слышала, как док опять бегал по каюте, заканчивая сборы. Потом
крышка рундука внезапно открылась, и над ней нависло красное
перевернутое лицо дока.
— Если вдруг потребуется обороняться,
вот нож, — и возле самых рук Мишель легли длинные узкие ножны.
— К-как? — выдохнула перепуганная до
полусмерти Мишель.
Обороняться? Ей? Да она же в жизни оружия в руках не держала!
— Лучше под правое ребро, — деловито
пропыхтел док, немного приподнялся и пальцем показал на себе. — Вот
сюда. Но успеешь только одного, ну или двух, помни об этом. — Док
дернул подбородком вверх, показывая на потолок каюты. — Они все
будут на кураже. Так что… Ну вдруг там честь… Или ещё что… — Док
запнулся, и его и так красное лицо и вовсе побагровело. — В общем,
сама себя… Ну тоже можно… Если по-другому никак…
— В с-сердце? — запнулась Мари,
сглатывая ужас.
Бывало, в трудные минуты она
представляла, как пронзает себя ножом — раз, и в с самое сердце. Но
это было давно, когда она была совсем ребенком. Док засмеялся,
будто закашлялся.
— Какое сердце? В печень! В печень. —
И больно ткнул пальцем ей под ребро, так, что Мишель даже
дернулась. — А ты в корсете. Это хорошо. Какая-никакая, а все ж
защита.