Я посветил фонариком по сторонам – никто не помчался в темноту и не накинулся на меня, и тогда я залез на чердак.
Как и весь дом Аделейд, он был большой, пыльный и заваленный барахлом – преимущественно сундуками и деревянными ларями. На крышке люка стояла коробка с книгами – от моего толчка она упала набок и рассыпалась. Кто ее туда поставил? В поисках ответа я побродил среди сундуков и старой мебели. Поставивший коробку либо воспользовался другим выходом из чердака, либо все еще находился тут. У меня мурашки по коже поползли.
Должен был быть еще один лаз в дом. Он обнаружился за огромным сундуком из камфорного дерева, но на нем тоже стояла коробка. Я обыскал все, но третьего хода не нашел. Мне стало не по себе. Я повел фонариком вверх, в полость крыши – там было видное с улицы круглое окошко, но с трудом верилось, что можно выбираться наружу этим путем.
Когда луч скользнул вниз по стене, я заметил в кирпичной кладке проем – шириной с дверь и в половину ее высоты, – загороженный с другой стороны. Это была стена, разделявшая два чердака – наш и Эстель. Приглядевшись, я увидел, что проем был закрыт сложенными картонными коробками. Я толкнул наудачу, и они упали с негромким шелестом. У меня перехватило дыхание, но ничего не последовало, и тогда я полез на соседский чердак.
Крысам, опоссумам или даже призракам там было не место – с одного взгляда было ясно, что здесь хозяйничает девочка. Я постоял, прислушиваясь и светя по сторонам фонариком. Сердце отчаянно колотилось. Разумеется, я понимал, что вторгся на чужую территорию, более того – в частную жизнь. Но несмотря на это я не собирался уходить, не осмотревшись хорошенько. Я не раздумывал о том, остаться ли мне тут, – я просто это сделал.
Кругом были свечи: по центру на полу в двух огромных почерневших от времени серебряных канделябрах, в высоких хрустальных подсвечниках и в маленьких – из венецианского стекла. Еще имелась большая лежанка, сооруженная из парчовых штор, полинялых подушек и стеганых лоскутных одеял, рядом с которой была стопка книг и лежал мохеровый коврик.
На маленьком бюро стояло стеклянное пресс-папье; миниатюрный китайский письменный прибор, покрытый черным лаком, с ручной росписью и инкрустацией из слоновой кости – после плотного общения с Поузи я не могу отделаться от привычки все каталогизировать, – очень старые дневники, исписанные каллиграфическим почерком; фарфоровая кукла, одетая в костюмчик французского моряка; записные книжки и ручки; бутылочка из бледно-зеленого нефрита. По стенам были развешаны расшитые шелковые шали – Эстель привязала по углам петли из лент и приколола их кнопками. Положенные внахлест персидские коврики наполовину скрывали обструганные доски пола. Часть свечей, вероятно, были ароматизированные, потому что в воздухе витал запах ванили и каких-то пряностей.