Обряд Нарекания прошёл в тот же день, что и похороны Эйвил.
Верховный Отец Шарака, Бога Мудрости, в тарагофском соборе опрыскал
чадо Его Светлости святой водой, произнёс над ним молитву и нарёк
младенца древним и весьма редким именем, звучавшим как Деймос. На
сируанском наречии это слово означало «властелин».
Утром, на третий день после похорон, Ксеноф сидел мрачный в
своём кабинете и предавался безрадостным мыслям. Смерть супруги
подломила его внутренне, заставила графа почувствовать свою
незначительность и слабость. Несмотря на репутацию жестокого
правителя, Ксеноф искренне любил Эйвил. Он ценил в ней мужество,
силу воли и, как ни странно, доброту. Ксеноф с горечью вспомнил о
том, как ждали они этого ребёнка, как радовались его зачатию. И вот
теперь забота о сыне целиком легла на его плечи.
На лице графа внезапно прорезалась глубокая морщина. В глазах
сверкнул страх. Его мысли потекли по новому руслу, ещё более
неприятному.
Покинутые оказались правы. В ту же роковую ночь, когда Эйвил
скончалась, Ксеноф обнаружил на груди младенца родимое пятно
бледно-красного цвета. Своими очертаниями оно напоминало дерево, со
всеми его изгибами, чётко выделенной кроной и стволом. А ведь это
было наиболее достоверным доказательством слов Агно. Каждый человек
в Саул Тай знал эту примету, выдающую сущность Токра.
Многочисленные легенды гласили, что Тёмные Боги, ещё до Смутных
Времён Гарата, решили сломить род людской изнутри. Для этого с
помощью древней магии они создали дьявольский шар и сбросили его с
небес на землю. Шар разбился от удара, и осколки его разлетелись по
миру. Они пронзили множество людей, которые с тех пор стали верными
служителями Терфиады. Те же легенды гласили и то, что Светлые Боги
помогли людям исцелиться от скверны. Однако осколки шара не удалось
извлечь полностью из тел заражённых. С тех пор, время от времени, в
роду людском рождаются младенцы, чьи души запятнаны Тьмой. Их
называют Токра, они сильнее обычных людей, их сложно убить, а на
груди каждого находится отпечаток Терфиады, по которому их легко
опознать.
— Можно, господин?
Ксеноф вздрогнул, услышав этот мягкий вкрадчивый голос.
— А, это всего лишь ты, Фольтест! — вырвался вздох облегчения из
груди графа. — Почему без стука? Ты же знаешь, я не люблю, когда
меня беспокоят без предупреждения.