— Что ты будешь есть, девочка моя?
Юла сглотнула ком в горле. «Девочка моя». Так называла ее только
бабушка. Мама звала просто Юлей, а папа когда-то — Юлой.
— Юла ты моя, что ж ты так вертишься? — говорил он маленькой
дочке, когда еще обращал на нее внимание. И ей хотелось вертеться
еще сильнее, потому что тогда он ловил ее и усаживал себе на
колени.
Это «Юла» привязалось к ней и пошло по жизни: кто-то из подружек
услышал, потом назвал раз, другой. И как-то вдруг получилось, что
все вокруг стали звать ее Юлой. Все, кроме папы, который совсем
забыл, что она любила вертеться и сидеть у него на коленях. Теперь
он звал ее «Юля», иногда «Юлия». Безлико и так, будто они были
чужими друг другу людьми. Это как Крестовского мама звала
исключительно «Роман». Юлу это обращение всегда коробило, а ему
было нормально. Он привык. Человек ко всему может привыкнуть. Даже
к безразличию.
Мысль о Крестовском отозвалась тяжестью в желудке, потому что за
ней потянулись воспоминания о последней встрече с ним. Свет
фонарей, дождь и безобразная драка в одной из подворотен центра
Москвы. За Юлу впервые кто-то дрался вот так: яростно и всерьез, но
она была не в том состоянии, чтобы это оценить. Ее самой там просто
не было.
— Девочка моя, что ты будешь? — в тоне бабушки послышались
тревожные нотки. Совсем чуть-чуть. Жанна Эдуардовна умела виртуозно
владеть голосом.
— Я… Давай цезарь с креветками и… кофе.
— Верочка, — обратилась бабушка к подошедшей официантке, —
давайте-ка нам два ваших блюда дня от шеф-повара. Это мне и Петру,
— отозвалась бабушка, увидев взгляд Юлы. — А барышне цезарь и
кофе.
— Мне тоже фирменное блюдо, — невольно вырвалось у Юлы, которая
вдруг поняла, что, кажется, хочет есть. Это было давно позабытое
чувство.
— Тогда два здесь, а одно с собой, — улыбнулась бабуля, как
будто только этого и ждала.
А ведь скорее всего она все это специально подстроила: привела
внучку в ресторан, где они раньше частенько вместе обедали,
заказала фирменные блюда, покладисто согласилась с тем, что Юла
заказывает лишь салатик. Знала же, что начни она настаивать,
салатиком бы все и ограничилось, а то и вовсе одним кофе. Вот
только рассердиться на бабулю совершенно не получалось, потому что
очень сложно сердиться на того, кто тебя так искренне любит. И не
задает вопросов. Ни одного. Хотя по глазам видны все эти: как ты,
девочка моя? Забыла ли о страшном? Стерлось ли оно?