– Да. А у вас? Хотя… Что за глупость я спрашиваю… простите.
Щеки ее внезапно залились краской, словно побывали на морозном
ветру.
– Не против, если я присоединюсь?
– Нет.
– Тогда сейчас вернусь. Только возьму себе чего-нибудь, – сказал
я, давая ей возможность собраться с мыслями, а себе – немного
времени, чтобы понять, что за игру судьба начала в этой столовой.
Аня еле заметно и неуверенно кивнула, словно сама еще до конца не
решила, нужна ли ей моя компания.
Я подошел к прилавку, и перед моими глазами разыгралась ярмарка
земных удовольствий. Холодильник-витрина, словно алтарь, возносил
на своих стеклянных полках подносы с дарами: граненные стаканы,
наполненные белым, как облако, нектаром – сметаной, соседствовали с
янтарными стаканами компота из сухофруктов. Рядом, словно караваи
солнечного света, лежали чебуреки, а за ними – булки с маком, щедро
усыпанные черными точками. Внутри холодильника, в керамических
чашках, мирно сосуществовали салаты: свекла, багряная как закат,
хрустящая капуста, и нежный союз огурцов со сметаной. На другом
прилавке выстроились поддоны с пищей более основательной:
картофельное пюре, словно снежные шапки, покрывало золотистую
корочку жаренной курицы, а котлеты и рыба покоились на теплых
лотках, источая аромат свежести. И все это великолепие венчали
огромные кастрюли с супом, туманно клубящиеся паром. В общем, перед
моими глазами предстала картина изобилия, способная утолить голод и
согреть любые сердца.
Я взял поднос – холодный, металлический. На него, словно на
жертвенный алтарь, вознес я стакан сметаны. Компот из сухофруктов
дополнил картину скромного пиршества. У женщины, стоявшей за
прилавком, словно жрицы в храме пищи, я попросил пюре и котлету.
Пюре выложили веером, как будто приглашая меня к трапезе. Свой
скромный обед я разместил на подносе, превратив его в подобие
лодки, плывущей по морю столовой. На кассе расплатился – с меня
взяли один рубль пятьдесят две копейки.
Сев напротив Ани, я огляделся. Стол, покрытый простенькой
клеенкой, салфетница и солонки. Моя тарелка, обычная, белая, как
пустой лист бумаги, казалась символом равенства всех
трапезничающих. Алюминиевая вилка лежала рядом, холодная и
непритязательная. Ножа не было – видимо котлета подавалась и без
него. Я вспомнил, что забыл хлеб.