Франция… Да, Франция была тёмной лошадкой. Точнее — непредсказуемой обезьяной с гранатой…
— Пошлите ноту протеста этим братцам-кроликам, — выслушав доклад о текущей обстановке, произнёс Император. — Выразите там наше негодование их милитаризмом. И пригласите сесть за стол переговоров.
— Да, Ваше Императорское величество, — чуть помедлив, кивнул министр иностранных дел.
— Что вы так на меня смотрите? — после небольшой паузы спросил Император у собравшихся здесь силовиков.
— Николай Александрович — но ведь это война.
— Война, — кинул он, соглашаясь. — Или вы думаете, что её можно избежать? Я не вижу ни единого шанса этого сделать. России не простили то, что она посмела иметь свои интересы. Нам не простили занятие Панамы и завершение строительства там трансатлантического канала, выгода от которого уже сейчас — колоссальна[4]. Нам не простили независимости Южноафриканской конфедерации и нашего бизнеса там. Мы ведь агрегируем свыше девяноста процентов всего золота и алмазов, которые там добывают, вывозя их в Россию. Да ещё и у англичан с немцами «подсасываем». Это несправедливо и непростительно, по мнению любого цивилизованного человека. Так ведь? А наши оловянные карьеры и тропические плантации в Сиаме? А наш бизнес на Филиппинах? А наши нефтяные вышки и хлопковые плантации в Персии? А кофейные и хлопковые плантации в Эфиопии? А Китайский бизнес? А Корея? А Япония? А наш Карибский бизнес? Мы за последние четверть века настолько усилились и настолько укрепились, что это пугает многих старых игроков. И нам это не простили и не простят. Война — неизбежна. У нас постараются всё это отнять. А возможно — и что-то ещё. Сверх. Вы понимаете? А значит — что? Правильно. Белые начинают и выигрывают[5]. Почему мы должны уступать инициативу нашим врагам?
Совещание закончилось.
Все ушли накрученные и взвинченные. Николай Александрович направился к себе в кабинет, поработать с бумагами. Спать не хотелось: слишком он накрутил себя.
Ближе к полуночи дверь тихо распахнулась и вошла Клеопатра. Красивая. Всё ещё красивая. Возраст уже тронул её прелестный облик, но несильно. Так, лёгкой поволокой прожитых лет в виде редких, едва заметных морщинок и усталого, мудрого взгляда.
— Ты чего не спишь?