Объяснялась ли подобная лирика обликом людольвов? Или тем, что первопредки из седьмого номера чрезвычайно напоминали людольвов – настолько, что у охраны лабораторий в давние времена, когда проект только начался, пару раз случались инциденты с якобы сбежавшими подопытными. Когда недоразумение развеивалось и бедолаг тащили в дирекцию за покушение на важных господ, седьмые обязательно вступались за невольно провинившихся. Они шутили по поводу хвоста (которого у них не было) и просили не наказывать охранника.
Кроме того, их генетический вклад оказался, как говорили, самым весомым. Ну этого-то я не знаю. Как не могу всё же ответить на вопрос – почему несчастные лысые и болезненные существа, именующиеся ныне людьми, испытывают такое отчётливое пристрастие к созданиям, чьи глаза могут напугать вертикальными зрачками, а когти коварны и остры не в меру.
– Что произошло? – Спросил медведь, присаживаясь рядом и вопреки логике протягивая мне свой драгоценный сосуд – манерку из военного стекла, обтянутую замшей.
Почему «вопреки»? ну, видите ли… Пить и говорить разом могут только великие люди, если они достаточно невоспитанны. Я не велик, не человек и, как всякий убийца, считаю себя достаточно воспитанным.
– Барышня где? – Опять спросил он, уже через некоторое время. Видимо, осознал, что события должны иметь последовательность.
Собрав языком с губ остатки влаги, я изложил ему подходящую версию. Вечная тьма изображала раннее утро. Мой приятель, желая быть деликатным, едва выждал, как стало светлеть. Ему хотелось поделиться сентиментальными впечатлениями о канувшей ночи. Когда он увидел меня с перевязанным запястьем, слова и жесты – сплошь округляющего характера – угасли в воздухе.
Он выслушал – то, что я ему рассказал. Долго смотрел на покачивающиеся перед его крупным носом часы на грязной от моей крови цепочке. Историю, – как часы ни с того, ни с сего были отторгнуты моим телом, – принял безропотно.
Его это особенно – ежли честно – и не заинтересовало. Думал он о другом, и это хорошо о нём говорило.
– Странно. Я думал…
Он замялся. На такое больно смотреть – в буквальном смысле: смех разбирал меня по косточкам, а они давали о себе знать.
– Ты думал – сладилось у нас. – Подсказал я.
Он обрадовался найденным словам, а я – его целомудрию…
– Вступи на дорогу, а дорога поведёт. – Ни к селу ни к городу мудро проговорил он.