Мирон отвёз меня на своём тракторе к бабке, имя которой не знал, но утверждал, что она является самым старым жителем Филино и родилась в начале XX века.
Старушка действительно оказалась ветхой, почти растворившейся в эфире. Голос её был настолько слаб, что я с трудом разобрал её имя: вероятно, Астафья. Говорила она бесцветно и тихо, будто в старом теле жила уже не она, а истлевший лесной дух. Голос её походил на шуршание пенопласта.
Место, по словам Астафьи, было недобрым ещё задолго до прихода ракетчиков. В детстве Астафьи людей ссылали сюда за провинности, и они «мёрли как мухи», а причин Астафья не знала.
От Астафьи я вышел с облегчением. Воздух её старого дома с бесчисленными вениками по стенам действовал на нервы и казался заразным. Всё же я сделал вывод об удивительном расслоении филинских судеб, где одни умирали в подростковом возрасте, а другие, словно выработав иммунитет, переживали свой век.
От Астафьи я пошёл к автомобилю, брошенному неподалёку от дома Дарьи Дмитриевны. Улица казалась абсолютно нормальной, с лавками у заборов, резными наличниками на окнах, собаками с хвостами-саблями, ярко-жёлтым росчерком газовой трубы, коллекцией тракторных покрышек у ворот, металлическими гаражами, киоском на углу улицы, мостом через узенькую речку, плакучей ивой и мухами, которые в Филино чувствовали себя особенно непринуждённо.
У профнастильных ворот большого дома стоял комбайн высотой с сам дом. Около него трудился жилистый мужик; такой поджарый, что издалека я принял его за крепкого подростка. Циркулярная пила высекала из металла павлиний хвост оранжевых искр. Самые яркие долетали до асфальта и катились по нему. Визг пилы раскалывал улицу напополам. Лицо мужика вспыхивало. Он закусывал нижнюю губу и щурился. Работал он остервенело.
Когда я подошёл ближе, он оторвался от дела и, закрыв глаза от солнца, следил за моим приближением. Я поздоровался.
– Корреспондент, что ли? – оскорбительно быстро отгадал он.
Говор его напоминал Азамата Ирековича. «Что ли?» звучало высоко, требовательно и протяжно.
Я кивнул.
– Рафик, – представился он, когда я протянул ему визитку.
Визитку он прихватил чёрными пальцами и сунул в карман трико, как ценность.
Стоило Рафику взяться за пилу, лицо его становилось шахтёрским и свирепым. Казалось, его раздражает моё присутствие.