- Ну и контора у вас, - в сердцах буркнул Травин, - чистый
гадюшник.
- Не без греха, - согласился Александр Игнатьевич, - старых-то
спецов вычистили, а новые разные приходят, кто по зову сердца, но
есть и такие, кто выгоду свою ищет, и личные интересы вперёд дела
ставит. Но ничего, погоди, мы с ними разберёмся. Не сразу, лет
может десять пройдёт, каждого, кто своё истинное лицо показал, к
ответу призовём, а то и к стенке поставим. А пока вот так
приходится изворачиваться, ты уж прости.
- Так я уже и вещи все в Ленинград отправил, - растерянно сказал
Сергей. – И квартиру снял, и с Мухиным договорился, Лизку вон,
отвёз на выходных, да и мотоцикл уже перегнал.
- Отвёз – это хорошо, - хозяин кабинета открыл ящик стола,
достал бежевую бумажку, - потому что ты, товарищ Травин, с этой
минуты находишься на ответственном задании. Отбываешь в
командировку.
Сергей пожал плечами, к подобным выходкам Меркулова он уже
привык.
- Ты рожу-то не строй кирпичом, для тебя стараюсь, нельзя тебе
сейчас в Ленинград, закопают особо рьяные товарищи, им только повод
дай. Поэтому отправишься вот сюда, - и он протянул Сергею картонный
прямоугольник.
Травин повертел в руках билет на бесплатный проезд в купе второй
категории спального вагона прямого сообщения на двадцать шестое
марта с Северного вокзала, курьерский 2/1, на имя Добровольского
Сергея Олеговича, старшего снабженца Госспичсиндиката.
- С фамилией не ошиблись? - уточнил он.
- В самый раз, - Меркулов чуть дёрнул глазом, видимо, собираясь
подмигнуть, но передумал, - а то не знакомая? Читал я, какие ты
изумительные истории доктору Зайцеву рассказывал, и аж дыхание
задерживал, до того красочно и главное, правдоподобно изложено,
куда там «Голове профессора Доуэля» или «Аэлите». Тебе бы, Травин,
книжки писать, а не кулаками махать.
Сергей замер в ожидании приступа головной боли, но на этот
раз пронесло. Когда-то, точнее – всего семь лет назад, он твёрдо
знал, что на самом деле его зовут Евгений Должанский, и родился он
не в 1899-м, а почти на сто лет позже. Все его рассказы о будущем,
в котором СССР перестал существовать, психиатр доктор Зайцев
аккуратно записывал. Как выяснилось, не только во врачебных целях.
Кем он действительно является, Должанским или Травиным, Сергея с
каждым годом волновало всё меньше и меньше. Он отлично чувствовал
себя в двадцатых годах двадцатого века, а что впереди и его, и
страну, в которой он жил, ждали нелёгкие времена – так это мелочи,
к трудностям он привык и в одной жизни, и в другой, не важно, какая
из них была настоящей, а какая – выдуманной. Правда, любое
воспоминание о том, что происходило до контузии, оборачивалось
приступом сильнейшей головной боли, которая не снималась никакими
лекарствами, но и воспоминания приходили всё реже, и боли немного
слабели. Словно черту провели тогда, на стыке двадцать первого и
двадцать второго годов, за которой настоящая жизнь только началась.
И за этой чертой остались, в сущности, чужие ему люди.