– Товарищ лейтенант, можно
посмотреть на ваши документы? – Хотя особист, возможно, мне и
поверил, но я бы удивился, если такой вопрос мне не был бы
задан.
– Нельзя, ничего интересного вы
там не увидите. – Я стал невежлив и груб. – Дело в том,
товарищ лейтенант, что меня тут сейчас нет. Я вам только мерещусь.
Ни меня, ни моих машин, ни техники, ни нашего экспериментального
обмундирования, вооружения и снаряжения вы, товарищи, на самом деле
не видите. Все, что от вас требуется, это донести руководству о
немцах в десяти‑двадцати километрах и получить добро на эвакуацию
госпиталя, а также доложить наверх, что 104‑я отдельная специальная
танковая рота Суровова вышла с территории Прибалтики из окружения и
требует немедленной эвакуации своей совершенно секретной техники,
во избежание ее захвата противником. Требуется либо восемь платформ
в железнодорожном составе на станции Борисово, либо маршрут и
сопровождение до другой точки эвакуации. Горючим располагаю,
техника боеготова, боеприпасов для имеющейся техники с
избытком.
От такой наглости непонятно кто
растерялся больше – особист, не привыкший к такому пренебрежению,
или интеллигентный доктор Заруцкий. Меня несло, самопроизводство в
командиры роты казалось естественным. Решить наши проблемы могла
только хуцпа[10].
– Рота встанет в заслон у
Гадюкинского моста. Делайте, что хотите, товарищ военврач, –
напрягшийся особист бросил взгляд на стоявшего в паре шагов
политрука, – но чтобы к ночи госпиталь был на станции и
максимум к утру был поезд. Автотранспорта, думаю, вам не
предоставят. Иначе угробите и себя, и всех своих людей.
Далее требовалось заткнуть
контрразведчика, что я и сделал, нагло ткнув ему пальцем в
грудь.
– И вас это тоже касается,
товарищ лейтенант. Если вы, блять, сейчас не начнете эвакуацию
людей, к ночи я умываю руки. Умирать на высотах и рисковать сдачей
противнику совершенно секретной техники я в таком случае не буду.
Заслон просто снимется, максимум с наступлением темноты. Коли к
вечеру будете на станции ожидать эшелон – до утра прикроем. Нет –
уходим и следуем мимо. Наша техника и вооружение не имеют права
попасть в руки немца ни при каких обстоятельствах. Я ради вас
головой рискую – меня даже за это к стенке поставят как здрасте. Вы
меня поняли?
– Да… – растерялся особист.
Начальник госпиталя выглядел не менее удивленным.