Накануне Чжами казалось, что в усадьбе так много людей, что она
вот-вот лопнет, но по всему выходило — она ошибалась. Народа стало,
кажется, вдвое больше, и суеты — тоже. Никто не знал, что же
делать, распоряжения поступали противоречивые, а сплетни
разрастались и множились.
- Подайте угощение, - в конце концов распорядилась сестра
покойного, кажется, единственная сохранившая холодную голову.
Затем члены семьи уединились в том самом кабинете, куда Чжами
теперь хода не было. Помявшись, потоптавшись на месте, она
прикинула, удастся ли ей подслушать разговоры или хотя бы одним
глазком взглянуть, что там происходит. В конце концов, если она
посмотрит на обстановку в кабинете при свете дня, как знать, не
получится ли у нее забраться в него ночью, не привлекая лишнего
внимания? За этим весьма постыдным занятием ее и застала одна из
служанок, нагруженная сразу двумя подносами. Судя по аккуратному
форменному платью и высокомерному выражению лица, она была из тех,
кто служил в семье уже несколько лет.
- Эй, ты! - окликнула Чжами служанка. - Возьми это.
Поднос, который Чжами подхватила, оказался тяжелым. Себе
служанка оставила лишь пару легких кувшинов вина и пошла вперед,
показывая дорогу. Возле дверей кабинета стояли еще двое слуг,
которые эти самые двери открыли, но больше ничем помогать не
собирались, и в итоге Чжами едва не споткнулась на пороге,
привлекая излишнее внимание. Вдова, лицо которой шло некрасивыми
пятнами то ли из-за непрекращающейся истерики, то ли из-за гнева,
обожгла ее взглядом и отвернулась. Взгляд Хан Яна был куда дольше
и, казалось, пробирал до костей. Чжами не могла отделаться от
ощущение, что мужчина этот знает, что она затеяла. Потупившись,
Чжами поставила поднос с закусками на столик и отошла назад,
стараясь впредь держаться в тени.
Ее не отослали, помощь еще могла понадобиться, и они со
служанкой застыли у стены, глядя прямо перед собой. Соседка ее
откровенно скучала, даже пища для сплетен не волновала ее, Чжами же
превратилась в слух. Впрочем, ничего нового узнать она не сумела.
Члены семьи бросались взаимными обвинениями, едва не доходя до
рукоприкладства. И первым скандал этот надоел Хан Яну, которому
обвинений досталось больше всего. Поднявшись, он осушил чашку вина
и резким движением бросил ее на пол. Осколки брызнули во все
стороны.