Шаманка выглядела, как и в прошлый
раз, не считая того, что заплела волосы в две тяжелые косы. Теперь
Йор мог разглядеть, насколько она изменилась с подростковых лет. У
Садаварт были острый подбородок, ровный прямой нос и четкие, словно
выбитые резцом в скале брови, лишь немного загибающиеся вниз на
углах. В по-даларски широких вытянутых ушах красовались непарные
украшения из серебра, клыков животных и свисающих цепочек. Светлая
кожа остро контрастировала с глазами — цвета грозового неба. Йор не
припомнил, чтобы встречал такие у кого-то еще. Может, это и есть
признак принадлежности духам, видный остальным уже тогда, когда сам
носитель еще ни о чем не подозревает?
Взгляд даларца упал на собственное
тело, и он едва не завыл. О, духи! Он был укрыт от пояса и ниже, а
все, что попадало в радиус обзора, оказалось обмотано бинтами в
несколько слоев. Вздувшееся покрывало подсказывало, что он сохранил
все конечности. Йор посмотрел на правую руку и опять постарался
пошевелить пальцами. Те согнулись, хотя ощущение действия настигло
его с опозданием.
Шаманка сновала над его ранами молча,
и сноходец все думал, как обратить на себя внимание. Собравшись, он
выхрипел неразборчивый звук, не походивший ни на одно
слово.
Садаварт вскинула глаза от предплечья
мужчины к его лицу. Шея Йора напряглась, из-под кожи проступили
вены, опасно взбугрился едва-едва подсохший шов.
Девушка придавила губы сноходца
пальцами: молчи. Тот еле заметно кивнул.
Когда шаманка взялась менять повязки,
в нос ударил запах пропитавшей их крови.
Закончив, Садаварт сложила грязные
обмотки в деревянное ведро и вышла. Йор проводил ее, докуда
получилось скосить взгляд. Он ничего не мог спросить, а она ничего
не говорила. И из-за этого сноходец впервые настолько полно ощутил
беспомощность.
Прежде сноходцу казалось, шаманка
будет использовать каждый шанс, чтобы унизить его, подколоть или
причинить ненужную боль — лишь бы он прочувствовал ее негодование.
Он контактировал с ней напрямую второй раз в жизни и второй раз
отягощал ее существование. Такая себе закономерность.
Однако вскоре выяснилось: Садаварт не
преследовала никакой мести, когда перевязывала его, кормила, поила,
мыла. Ее поведение было лишено всяких эмоций. Даже когда она
возвращалась в лачугу с охапкой выстиранных обмоток, унесенных днем
накануне, ее лицо ничего не выражало.