Гарри, увлечённый беседой, вовсе не хотел прерываться:
— Не хочешь в школу, не хочешь знаний?
— Дусь, — голос насмешливо подражал. — Сделал вид, что обиделся,
хотя на самом деле ему было плевать на школу.
— Ну-ну, тогда, значит, ты не хочешь к своему Шепарду? Я не
расскажу тебе, как снова туда попасть... Но-но ладно.
Гарри почувствовал, как его челюсти сжались, и внутри все
кричало: он хотел вернуться.
— Я пойду. — Голос тут же прозвучал с новой ноткой угрозы.
— О, ну тогда беги, у тебя осталось десять минут. Но ты говорил
пятнадцать, я забыл, какой я неряха. Я же забыл сказать, что в моем
присутствии время бежит так быстро. Уже девять! Уже девять!
Гарри припустил со всех ног. Он схватил рюкзак, который,
казалось, сам каким-то образом оказался рядом, и на ходу надел его.
Но как только он выбежал на свет, тень исчезла, оставив после себя
лишь тихие скабрезные смешки.
Гарри бежал со всех ног, его дыхание было сбивчивым, сердце
колотилось в груди, но, наконец, он добрался до школы. Он чуть не
сбил школьного охранника, вбежал в класс и, как только вошёл, вдруг
осознал, что ему предстоит не просто урок истории, а урок с самой
Изабеллой Мэй Синклер — лучшей школьной учительницей истории и
одновременно самой ненавидимой для Гарри. И дело было не в
предмете, а в том, как мисс Синклер любила выделять его из всех.
Для неё Гарри был её любимчиком. Мог ли быть другой способ? Когда
она начинала свой день с того, чтобы вознести Гарри на пьедестал, и
говорила: «Гарри, какой ты молодец, посмотрите, какой замечательный
Гарри! Берите с Гарри пример!» — это всегда заканчивалось одним и
тем же:
— Поттер, ты что, самый умный? Эй, я с тобой разговариваю!
Какого хера, Поттер? — хулиганы не упускали случая и выкрикивали
свои угрозы, а затем делали всё, чтобы Гарри стал как можно тише,
как можно ниже — желательно, вообще ниже плинтуса.
Однако, несмотря на всё это, Гарри не мог не заметить, как
каждый раз, когда мисс Синклер начинала эту свою игру с ним, он,
даже будучи в центре всей этой нешуточной агрессии, чувствовал
нечто странное. Он не мог ответить ей неправильно, хотя и знал, что
из-за её поведения весь класс ждал от него этой ошибки. Но совесть
не позволяла, ведь её глаза, добрые и всепонимающие, смотрели на
него с таким ожиданием, что он не мог бы сделать ничего плохого в
ответ.