***
А через четыре дня она снова встретила меня в Берлинском аэропорту, забыв, что я на машине и только потому угадав рейс, и подарила смешного бюргера-курильщика в мохнатой шапке.
А вечером того же дня я сидел за своим столом, клеил его руки-лыжи-ноги по кусочкам и думал о том, как хорошо было бы взять все то, что ненароком упало и разбилось за все эти годы, да склеить…
Нет, конечно. Не о том я думал. И в кафешке в центре Берлина, и за рулем неестественно медленно едущего автомобиля на скоростном немецком автобане, и на посадке в Тегеле, и в самолете. И, особенно, сидя за столом с тюбиком клея.
Господи, откуда в этой хрупкой немецкой женщине столько Русского Духа?
Пазл
(Стихи о Любви, подражание Кочеткову)
«Все смолкнет: страсть, тоска, утрата…
О дне томящем не жалей!
Всех позже смолкнет – соловей,
Всех слаще песни – у заката».
Александр Кочетков.
Как странно13. Все знают Кочеткова. Нет? Знают, знают. Впрочем, знают одну лишь балладу, которая звучит в «Иронии судьбы». Одно лишь Судьбой продиктованное стихотворение….
« – Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, —
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой».
…наверное, самое проникновенное стихотворение о любви в 20-м веке.
То, что писал Кочетков о любви, – было о Любви Настоящей. Потому и смотрел он в своих стихах на нее из невозможной глубины и с невероятной высоты одновременно. «Всех слаще песни – у заката»…
Закат давно уже отыграл своими морозными красками над всё еще по-новогоднему подсвеченным Новым Арбатом, поиграл лучиком на золоте «Воскресения Христова» в Кадашах, померк в вечернем «псевдозолоте» купола Храма Христа Спасителя, и совсем затих над Сити, уступив место огромным электронным часам на башне, цифр времени которых с такого расстояния мне все равно не рассмотреть. А я все стоял у окна, пытаясь подставить нос поближе к его открытой для щелевого проветривания раме. Сколько стоял? Да Бог знает. Трамвайные пути ведь переложили, поэтому и грохота теперь такого нет. Ан нет, шумит трамвай, значит, нет еще двух. Но и двенадцати уже нет – иначе бы шевелился кто в квартире, ходил бы, да выключателями щелкал. Так вот просто часы взяли и потерялись – то ли двенадцать ночи, то ли два. Да нет, тут не часы потерялись… Вот, смотришь в окошко чуть назад – и нет никаких часов над Сити. Еще назад – и Сити никакого нет, а там, глядишь, и нитридо-титановый блеск купола огромного собора исчезнет, обнаружив облако пара над знаменитым столичным бассейном. Только Кадаши останутся на месте, уступив свое золото зеленой советской краске.