Мама нежно поцеловала в лоб, помахала рукой и исчезла в мерцающем коридоре, а за ней захлопнулся свет, погружая меня в кромешную темноту.
11. Глава 11
Я лежала на дне, стянутая путами, видела просвет, но не могла всплыть. Словно придавили мраморной плитой, похоронив заживо. Меня, то бросало в жар, и казалось, я готова была содрать кожу, вздувающуюся пузырями от языков пламени, то втягивало в обжигающий лёд, впивающийся миллионами иголок в тело. Ощутила присутствие кого-то рядом, но как не старалась, приподнять, свинцом налитые веки не получалось.
– Давай, моя хорошая, надо выпить лекарство, – услышала женский голос, и по горлу потекла тёплая горечь, вызывая спазм мышц. – Что же он с тобой сделал, девочка? Лев Владимирович в гробу переворачивается.
– Тебе кто-нибудь позволял рот открывать? – вклинился резкий голос Игната, а следом хлопнула дверь.
– Ты не понимаешь, что творишь, – перешла на повышенный тон Полина. – Поздно будет, когда поймёшь. Ничего не сможешь исправить. Назад такое не откатить. Ира никогда тебя не простит.
– За языком следи, Полин! – прикрикнул Немцов. – Не дай бог скажешь ей хоть слово. Уничтожу! Не посмотрю, что ты, фактически, вырастила меня.
– Я буду молчать. Но не потому, что боюсь тебя, – тихо произнесла Поля, и по лицу с шеей скользнула приятная прохлада от влажного полотенца. – Ирина не выдержит в своём состояние. Ты заигрался, Игнат, перешёл черту. Такое не отмолишь.
– Твою ж мать! Словарный понос? – процедил мужчина, и даже я, не открывая глаз, почувствовала еле контролируемую злость. – Мне не придётся отмаливать. Каждый получил по своим заслугам.
– Но Ира-то что тебе сделала? – всхлипнула Поля, укутывая меня в одеяло.
– Она расплачивается за…
Мне очень хотелось узнать за что плачу я, но, видно, в питьё примешали снотворное, и меня просто выключило, погрузив в спокойную темноту. Там было хорошо, тепло и комфортно. Там не было Игната, ассоциирующегося в данный отрезок времени только с унижением и болью.
Проснувшись, я, наконец, смогла открыть глаза. Странно, но меня разместили не на полу в спальне Немцова, а в моей старой комнате, которую выделяли, когда Лев Владимирович был ещё жив. Те же персиковые обои с белыми завитушками, та же кровать, застеленная весёлым, жёлтеньким бельём, те же кофейные занавески, плотно отгораживающие свет из окна.