Алекс молчит и продолжает давить мне пальцами на горло, мешая дышать. Смотрит в лицо. Любуется. А я – как паршивец Ив раньше, подбираюсь, подтягиваюсь выше, чтобы шея моя лучше легла в его ладонь.
— Умница, — давление становится сильнее, воздуха – еще меньше, сердце в груди метается в панике, — какая же ты умная, моя девочка. Стоило ждать, пока ты дозреешь. И все остальное – тоже стоило делать.
Он впивается в мой рот, все так же не давая дышать. Целует, пока мое тело пытается изыскать пару лишних глотков воздуха в легких. Хотя нельзя сказать «целует» про это действо.
Он жалит меня своим языком, клеймит своим раскаленным ртом. Тянет из груди остатки души, что раньше не успел вытянуть.
Я ненавижу тебя, Козырь.
Ненавижу и просто без ума.
Иному я бы не позволила делать со мной ничего такого. Подводить меня так близко к грани, заставлять задыхаться, лихорадочно трястись от мысли – а что если не отпустит, но в то же время знать – отпустит. Когда нужно. Когда…
Его пальцы покидают мою шею в середине этой глубокой затяжки друг другом, в простонародье именуемой поцелуем. И пока мой нос жадно втягивает воздух, пока тело трясет от адреналина, а сама я – с трудом давлю в себе приступы кашля, Козырь ведет по моей шее другой рукой и затягивает на ней плотное кожаное кольцо. Ошейник.
Наверное, я бы заметила это раньше, если бы он меня не душил. А теперь – я просто осознаю ошейник на своем горле так, будто он там и был все это время, что мы знакомы, просто сейчас проявился на свет.
— Вот так ты отсюда выйдешь, Сапфира, — шепчет Козырь ехидно, — моей до конца. Есть ли у тебя возражения?
Возражения…
Есть ли у меня они?
— Ты позволишь мне посмотреть, Господин?
— С удовольствием.
Он реагирует быстрее, будто ожидал моего вопроса, а может быть даже — хотел его.
Прихватывает пальцами под ошейником, снова надавливая костяшками мне на горло, но на этот раз по иному. Шагает в сторону, заставляет ползти за ним на коленях.
Ох-х…
Еще немного и я соглашусь ему тапочки в зубах приносить по утрам, просто потому что слишком штормит меня от этой жесткой руки.
— Смотри!
Он останавливается у зеркальной панели в стене, от потолка до пола, своими ладонями заставляет меня держать голову прямо и смотреть вперед.
На себя.
И я смотрю.
На белую широченную сплошную полосу кожи, перечеркивающую мое горло. На кайму из алых отпечатков, обрамляющих её будто кружево. И на тройную синюю полосу крупных сапфиров, что разделяет кожаный ошейник напополам.