- Отойду. Открывайся чаще! Я не жмот. Дам бросить.
Мне бы позаниматься одному – покрутить солнышко на турнике,
прыгнуть через коня, покидать мячик. Факты, события, имена из
прошлой жизни Юры всплывают медленно, неохотно. А рефлексы
работают. Мне нужно всего лишь немного времени, но его нет.
- Курсанты! На поле.
Поздно жалеть, что последний раз стучал баскетбольным мячом лет
тридцать назад, после предпочитал телевизор. Какие-то навыки
вспоминаются, общее представление о правилах есть… Не отдавать же
из-за такой чепухи, как обычная групповая игра, право первым
подняться в космос!
Наверняка я был единственный, кто с подобной мотивацией метался
по площадке, сотрясая дощатый крашеный пол ударами подкованных
сапог. При скромном росте сто шестьдесят с чем-то я не казался
столь мелким, как считался бы в команде мастеров с центровыми под
два метра, лётчики в большинстве своём маломерные. Щуплый, резкий,
подвижный. На дриблинге обыгрывал защитников, прорываясь к кольцу,
и отдавал пас нашим «гигантам» – Злобину или Дергунову, оба за метр
семьдесят. Под конец осмелел и забросил сам, в прыжке.
Когда просвистел свисток при счёте 41:39 в нашу пользу, пацаны
сгребли меня в охапку.
- Юрка! Ты вернулся, бисов сын! – мял меня украинец Приходько. –
Думали, ты совсем в себе закрылся после… ну, после больнички.
- Возвращусь… если вы меня отпустите и не будете лапать как
красивую бабу.
От незатейливой шутки заржали и мои, и проигравшие, ничуть не
расстроившиеся – со своими же. Вот если бы рубились со вторым
взводом, тогда дух командного соперничества дал бы себя знать.
Воспоминая курсантов о настоящем Гагарине, экстраверте,
весельчаке и массовике-затейнике, осложнили мне вхождение в его
образ до невозможности. Сколько же ещё времени должно пройти, чтоб
тот, существовавший до двадцать восьмого января, стёрся у них из
памяти и не контрастировал с Гагариным-нынешним, так сказать, с
усечённой версией товарища…
Слышал разговоры за спиной – что это с ним опять. Несколько раз
не мог вспомнить фамилии офицеров и курсантов не из нашего взвода,
своих-то выучил за день. Волновался, но однажды сказал себе: не
думай об этом. Просто живи как живётся.
Тем более армия не слишком много оставляет простора для выбора.
От подъёма в шесть утра и до отбоя всё расписано поминутно. Даже
так называемое личное время никогда не бывает свободным: нужно
подшить подворотничок, надраить сапоги, что-то почитать к
политзанятиям… И самое тяжкое – написать письмо домой, матери и
отцу Гагарина, которых никогда не видел и понятия не имел, что
рассказывал им сын.