…он тогда погиб, слишком поздно его доставили… а я? Я привыкла. Знаете, со временем, оно, ведь, ко всему привыкаешь: и к крови, и к смерти даже.
Но вот мириться с поломанными судьбами – нельзя! Мириться с искорёженными человеческими судьбами – никак нельзя! Вот, ежели, привыкнешь к людскому горю, то всё! Считай – пропал! Считай, что такой же гнилой сердцем, как и эти… фашисты!
Сколько горя они нам причинили!
Я вот, иной раз, на детишек смотрю, а сама думаю: «не приведи, Господь, им, хоть долю, того увидеть, чего мы на войне перевидали»…
Ой, вы уж, ребят, меня простите, я, наверное, такие глупости рассказываю… Вот, я вам сейчас главное скажу:
Знаете, домой с фронта шли уставшие, горькие люди. Война, она ведь, каждого обидела, ни один дом не обошла стороной! И уж как я боялась, что у нас народ озлобится от нее, очерствеет… И долго меня этот страх терзал. До тех пор, пока я в свое фотоателье не вернулась. И там… я увидела тот самый взгляд… Советский.
И тут, у меня все на свои места встало! И тут, я поняла!
– Не танками мы победили, не оружием! – Нет!
Победили мы… Душой!!!
Вот той «широкой русской» Душой!
Алешка, ты совсем уж большой стал. О, как вымахал…
Я ведь знаю, что ты сегодня-завтра про мамкину смерть спросишь… возраст у тебя такой, любознательный подошел… я ведь и слова какие-то готовила, чтоб тебе сказать. А, вишь, оно как: ты спросил, да я и растерялась…
Тяжело мне про Пелагию Андреевну вспоминать, жалко голубушку! Мы ведь с ней, почитай, с самого рождения вместе, как сестрички. И всегда во всем она подсобит, все подскажет: уж, такого ума девка была – ооо! А душа-то ейная… Дивная, каких поискать.
Вот кажется – живи свой век – не тужи. За мужем держись, да детей воспитывай. А война, она, сынок, иначе распорядилась…
Ну, коли уж ты спросил – я тебе должна рассказать все, как было:
…В декабре 42 года, мы c твоей матерью были в партизанском отряде.
Я за больными ухаживала, за тобой-крохой, приглядывала, а Пелагия – в разведку ходила. И, ведь, в самое пекло всегда лезла – страху-то в ней не было отродясь.
Бои шли такие ожесточенные, что каждый день – жди беды! И я вот, будто, за обеих за нас тряслась, когда она из лагеря уходила.
Помню, вернулась она как-то с очередного задания, а ты, крохотный еще совсем, к ней подбегаешь. Обнимаешь. Лепечешь чего-то «на своем» (на ребяческом) … вроде как, рассказываешь остальным, что мамка, мол, вернулась!