И даже непонятно, какой из вариантов было тяжелее перенести.
А тут просто говорят, что ничего не было. Это, конечно, очень
подозрительно.
Ну как развеять эти подозрения? И где найти время на это
развеивание? Потому что раз этого материала не будет, надо
придумать какой-то другой. Возможно, даже что-то умышленно скучное
по материалам очередного бесплодного совещания по аграрным
вопросам.
Конечно, есть еще выходные. Но не покроется ли пылью дело, пока
мы будем дожидаться выходных.
Черский вечно забывал, какой сегодня день недели, и еще в
детстве пару раз приходил в школу в праздничные дни — потому что
делал это бездумно, словно по инерции. Когда-то он мечтал даже
побороть в себе этот порок, но вместо этого стал просто
пользоваться календариком. Бумажный прямоугольник был как-то
надежнее, чем собственный мозг.
Вот и сейчас он заглянул в календарик. Завтрашним днем была
суббота. В субботу он выходной.
— Я думаю, это судьба, — сказал себе Черский, — я не хочу
спорить с судьбой. Видимо, само время разрешает мне заняться этим
делом поглубже. А время важнее всяких домыслов человека. Это
фундаментальное физическое понятие. Разве можно спорить с целой
Вселенной?
* * *
Эти два дома-башни в двадцать этажей, чудом достроенные в
1991-м, много кто видел — но мало кто знал, что их спроектировал
архитектор с эпической фамилией Белоконь, который заливал бетон
прямо на стройплощадке и вообще видел будущее. Даже Черский узнал
об этом, только когда надо было срочно заполнить пустое место на
четвертой странице «Брамы».
Со стороны они казались двумя обломками коленчатых валов,
почему-то бетонных, которые воткнули в землю более-менее ровно.
Конечно, такая высотка смотрелась бы особенно естественно в
Югославии, где тоже любили возводить, пока было возможно,
многоэтажки в духе бетонного брутализма. Но и нашему городу они
пришлись впору. А еще лоджии были отделаны снаружи мелкой синей
глазурованной плиткой, и эта косметика великолепно скрыла весь
брутализм, выставив наружу только авангардность.
Водители, проезжая по главному городскому проспекту, невольно
оборачивались.
Но когда к ним подходишь ближе, ощущение уже угнетающее.
Высотки стоят на возвышении, так что двора в привычном понимании
под ними не было — только лестницы и голые склоны, прикрытые теперь
ослепительно-белым снегом. Мимо гудят по тому же проспекту все те
же бесконечные автомобили, над головой нависает эта громадина,
бесконечная, которая, раз уж вокруг других высоток нет, кажется
действительно огромной. Снег весь в черных разводах, а пахнет
почему-то серой городской пылью.