— Баня за домом. Натопим завтра.
Еще одного матраца в лачуге не было, поэтому пришлось делать самим — их сухого мха, припасенного в сарае.
Через день Нарва, не сказав ни слова исчезла, и вернулась только к вечеру с мешком, полным одежды:
— Это тебе. В деревне мне должны были. Вот и обменяла. Тут только легкое, но на следующей неделе обещали дать зимнюю куртку, валенки и штаны с начесом. Надо только наварить зелий. Поможешь?
Нику не надо было просить о помощи. Забота старой травницы была единственным светлым пятном в ее жизни, с тех пора как она перешла на корабль андракийцев.
Они вместе бродили по лесу в поисках поздних пожухлых трав и подсохших ягод, потом колдовали над большим котлом, умудряясь как-то общаться и понимать друг друга.
— Да ты просто сокровище, милая, — восхищалась Нарва, наблюдая за тем, как мутное зелье, над которым она долгое время безрезультатно билась, в руках Доминики превращалось в кристальную слезу.
До начала зимы они обошли половину долины. Травница показывала потайные тропки и переходы, рассказывала, где кто живет, к кому из жителей деревни в случае чего можно обратиться за помощью, а кого лучше обходить десятой дорогой. Ника впитывала, училась, потихоньку осваиваясь на новом месте, но не оставляя надежды вернуться обратно.
Про хозяина Нарва говорила редко и неохотно. Она считала зазорным перемывать кости молодому кхассеру и вообще относилась к нему с заметным уважением. Если и говорила, то исключительно с почтительной интонацией и по делу. А Ника каждый раз ругала себя последними словами, потому что стоило только услышать его имя, как в груди что-то подскакивало, больно ударяясь о ребра. Она ненавидела его, но с каким-то отчаянием высматривала среди лесных троп и, затаив дыхание, ловила каждое слово, оброненное Нарвой.
Так она узнала, что кхассера в замке нет, что он уехал на всю зиму, куда-то далеко на границу с Милрадией, и не вернется вплоть до самой весны. Это была хорошая весть, но той ночью Ника почему-то не могла заснуть.
Время шло. Лютые бураны, спустившиеся с гор, заметали долину снегом. И каждое утро в маленькой лачуге теперь начиналось с того, чтобы откопать эту самую лачугу. Открыть заваленную сугробами дверь, прочистить проходы до колодца, отхожего места, сарая и бани. К середине зимы эти проходы были высотой почти вровень с окнами, и все больше походили на снежные тоннели.